А в глубине всё, оказывается, чрезвычайно односложно. Власть — в руки Революционного Комитета.
Как бы то ни было, благодаря пустомеле Хикеракли этот неприятный момент недостаточной честности с собой прояснился.
— Надышались уж, друг мой хэр, больше не надышимся, — налюбовавшись кочкой, Хикеракли улыбнулся уже привычно. — Вас ждёт хэр Штерц. Хотя вот что, погоди-ка. Я ведь тебя порадовал? Порадуй и ты меня, человечка скромного.
— Что ещё? — подозрительно осведомился хэр Ройш-младший.
— Скажи мне, что не станешь перед беседой с ним переодеваться.
Хэр Ройш-младший с облегчением усмехнулся.
— Это было бы пустой тратой времени.
Когда они вернулись на третий ярус, солнце уже затянулось грязными облаками, а заботливый Скопцов догадался проветрить кабинет Коленвала и сообщил, что хэр Штерц пробудился.
Хикеракли был отчасти прав: наместнику есть что рассказать Революционному Комитету. Ошибался он в том, что это даёт повод брать его в советники; умные люди редко стремятся задержаться на вторых ролях, а городской переворот наверняка подхлёстывает амбиции даже тех, кто устал от жизни. Нет, наместника следует держать за восьмью замками, предварительно как можно обстоятельнее с ним побеседовав.
Хэр Штерц под арестом, граф Набедренных остановит корабли, Золотце разузнает настроения Четвёртого Патриархата. А главное — всё это происходит под носом у Охраны Петерберга, но та не имеет об этих процессах представления, что ставит её в заведомо проигрышную позицию.
Это всё — не слепая удача, сколько бы ни повторяли сие слово другие.
Это удача зрячая.
— Ты ослеп? — рявкнул солдат с уродливым шрамом на правой щеке и оттолкнул старика, не убравшегося своевременно с дороги.
Старик упал неловко, как переломанная птица. Его костыль отлетел на аккуратный газон — будто бы запачкав собой жухлую траву, которую и в ноябре прилежно вычёсывали от гнили листьев. Когда старик поднял голову от дорожных камней, Тимофей понял, что тот и в самом деле слепец. Зрячий бы не оказался на пути у Охраны Петерберга.
— И чего ты тут забыл, дед? — беззлобно, но и не подав руки бросил другой солдат.
Тут — в Усадьбах — старику места не было. Самый просторный и тихий район Петерберга и на горожан поприличней всегда косился, брезгливо подбирая подол.
Всегда — это до вчерашнего дня.
— Так барон за конюшню похлёбку к обеду велит выносить, не забывает калек, — пролепетал старик, и в голосе его мелькнула жалкая, блеющая растерянность.
— И где теперь твой барон?
Остальные солдаты загоготали, кто-то из них фальшиво затянул плохой, но модный романс. «О где, о где они теперь? Не быть мне больше молодым, о кто, о кто мог угадать?..»