Хэр Ройш-младший не тешил себя иллюзиями: именно такую редакцию листовок отец первым делом и запретит; но не тешить самолюбие выходило хуже, ведь прямолинейные и куда менее изысканные призывы начали появляться на улицах города и там, куда члены Революционного Комитета их не клеили. Имя этого безымянного чувства просилось на язык само.
Импровизированная забастовка на площади перед Городским советом естественным образом рассеялась, когда зарядили дожди, а финальная точка парада закрепит в людях нежелание там собираться, но недовольство не истаяло в воздухе. И хэр Ройш-младший был всецело уверен, что недовольство это направлено не только на новый закон, пусть и не все недовольные в достаточной мере собственный гнев сознают.
Это недовольство застоявшимся порядком, которому давно пора стать страницей учебника истории и темой выступления лектора Пунцовича.
Хэр Ройш-младший понимал также, что Золотцу, За’Бэю, даже тому же графу всё это не так интересно, как лихорадочный стук клавиш печатной машинки.
И он не видел в этом большой беды.
Некоторым людям нужен азарт — пожалуй, и сам хэр Ройш-младший был до сегодняшнего дня подобным человеком. Нужно лишь помнить о верном соотношении азарта с трезвым рассудком.
Вооружившись первым и вторым, можно всё-таки подступиться к осмыслению блистательных перспектив, открывающихся тому, кто осмелится подобрать к ним ключ.
— Я опасаюсь за Колю, — негромко признался Скопцов. — С него в самом деле станется, как вы выразились, учинить.
— Тем скорее нам следует выбрать… — хэр Ройш-младший поискал пальцами в воздухе слово, — убежище. Для конфиденциального обсуждения перспектив, я имею в виду.
— Полагаю, если неожиданных предложений не имеется, мой дом подойдёт? — Золотце спрыгнул с лесенки и отряхнулся. — В конце концов, батюшка о листовках осведомлён, а слуги у нас, как вы и сами убедились, воспитаны в лучших традициях неразглашения.
Остальные кивнули, но никому не удалось сдержать улыбки при мысли о комизме этой ситуации.
— И потом, — лучезарно прибавил Золотце, — историю куда приятнее творить среди золота и алмазов, не находите?
— Пренеприятнейшая история! — согласился Золотце и немедленно предложил господину Приблеву парижский чай — таким уж господин Приблев выглядел замерзшим и обескураженным.
Он явился первым, чуть раньше назначенного времени. Выходил в переднюю Золотце во власти незнакомых чувств: гостей в своём доме ему доводилось принимать редко до чрезвычайности, разве что батюшкиных заказчиков. Батюшка гостей не одобрял, и Золотце никогда на то в обиде не был — всё ж таки ценности повсюду, как тут не осторожничать. В обиде-то не был, но временами, конечно, грустил — особенно в детские годы, когда жизни вне дома не имел. За год до Академии он получил разрешение звать Метелина, поскольку уж аристократу-то до ценностей дела быть не должно. Так сложилось, что и в Академии Золотце дружбу водил в первую очередь с людьми в этом отношении надёжными, но традиция звать их к себе не прижилась. Наверное, в силу отсутствия привычки. Вот ведь удивительное дело: даже в общежитии у За’Бэя — в крохотной комнатушке, разделяемой, к тому же, с Гныщевичем, — они регулярно распивали вино до самого утра, а в Золотцевом доме — ни разу, как-то на ум и не приходило. В лучшем случае друзья бывали здесь, когда заглядывали за ним по дороге в ту же Филармонию.