Это она, Росалинка! В общем хоре Лютава уже ясно различала один, отдельный голос, в котором слышалось живое, человеческое отчаяние.
Где‑то есть у меня, у девушки,
Старушечки стародавние,
Большушечки старопрежние.
Есть родна‑желанна матушка,
Есть сестрицы мои милые,
Кто возьмет мою да волюшку,
Мне пожалует повойничек…
В последний раз Росалинка вспоминала про свой человеческий род и призывала его на помощь.
И тогда Лютава двинулась к ней, отвечая на зов.
Пропустите красну девушку
До моей сестрицы милыя.
Я возьму ее да волюшку,
Ей пожалую повойничек,
Родной матушки подарочек…
Строй белых теней расступился. Одна осталась на месте. Лицо ее по‑прежнему заслонял туман, но Лютаве мерещилось, что из‑под венка на нее с мольбой глядят живые глаза.
Она развернула тканину, что принесла с собой: это и был повой, сшитый Озаркой. Шагнула к Росалинке. Вихрь поутих, давая ей дорогу. Росалинка сняла с головы венок и протянула его Лютаве, чтобы обменяться, как положено; весь ее стан трепетал, клонился, будто березка под вихрем.
Лютава протянула руки к венку, взяла его, положила себе на голову; потом подняла повой, собираясь вручить его невесте лешего…
А потом повой упал в траву, и вместо него в руке Лютавы оказался обережный родовой пояс. Со всей силы она ударила им белую тень и крикнула:
– Была ты русалка, а теперь – Честобожа, Любомилова дочь!
Это был особый пояс. Каждую полночь, пока все домочадцы спали, баба Твердома вставала, выходила из избы и принималась за тканье, зацепив основу за крюк во внешней стене. Закрыв глаза, видя сплетаемый узор внутренним взором, – через Навь – она ловко вращала четырехугольные ткацкие дощечки, изготавливая родовой пояс с обережным узором. На эту работу она вставала семь ночей, посвящая ей немного времени около полуночи, и вот в последнюю ночь перед Купалой пояс был закончен. На рассвете баба Твердома молча вручила его Лютаве, и та так же молча спрятала.
Голос Лютавы зазвенел, отражаясь от пределов Яви и Нави. Пение разом оборвалось, сам воздух застыл, тишина и неподвижность обрушились на рощу грудой льда. Ловя ускользающий миг, Лютава перехватила пояс за два конца и набросила его на Честобожу, как петлю. Теперь она ясно видела перед собой девушку в ее прежнем, человеческом облике – названное вслух человеческое имя вместе с силой родового пояса сорвали с нее покров лесных чар.
Левой рукой прижав к себе Честобожу, правой Лютава хлопнула себя по боку – по мешочку с кудами, что висел на ее собственном поясе, спрятанный под сорочкой.
И тут же рядом с ней как из‑под земли вырос конь – черный как ночь, с горящими огнем глазами, с пламенем в пасти. Вид его был настолько ужасен, что белые тени русалок с истошным, уже совсем не благозвучным визгом бросились по сторонам. Конь приник к земле, подставляя спину, и Лютава, вздернув подол, мгновенно села верхом. Рванула на себя Честобожу, перебросила ошалевшую девушку через спину Ветровея перед собой и ударила его коленями: вперед!