Вероятно, Юджи и была наивной, но отнюдь не глупой.
— В дом их тоже пускать нельзя? — смущённо спросила она.
— Об этом позаботится мистер Чемберс, — улыбнулась я. — Проинструктирую его с утра.
Настроение у меня изрядно улучшилось. Лёгкий овощной суп за ужином оказался выше всяких похвал, горячий шоколад на десерт согрел и убаюкал… Я едва не позабыла о своих планах и вспомнила уже в последний момент, едва ли не засыпая.
"И что же мне делать? — промелькнуло в голове. — Как вообще увидеть сон об этом… Как его зовут? Робин Шелли? Ричард?.."
Веки словно были склеены сиропом. Я перевернулась на другой бок, путаясь в одеяле. Нужное имя ускользало. Рэндальф? Руфус? Реджинальд?..
— …Роджер! Роджер, откликнись немедленно!
Здесь темно. Всюду липкие нити, как паутина, только много толще. Кричит женщина; кажется, немолодая и привыкшая говорить тихо. Голос у неё срывается.
— Да, мама. Не беспокойся, я тут. Только проводил доктора Нотингейла.
Его голос юный, мягкий — слушаешь и словно мыльные пузыри на ладони перекатываешь.
Мне становится любопытно. Я делаю шаг — сквозь переплетение нитей, преодолевая упругое сопротивление темноты — и попадаю в странную галерею. Стены, пол, потолок — всё покрыто ажурным лишайником, точно ствол древнего дерева. Напротив окна стоят двое. У женщины вместо головы — перепутанные клочья цветного тумана. Мужчина выше её на две ладони; волосы у него тёмные, почти чёрные, но хватает и седины.
— Не беспокойся, мама. Она обязательно поправится…
— Где моя шаль, Роджер? Эта негодная Энни украла её?
— Нет, мама, она никак не могла этого сделать. И её зовут Джудит…
Я тенью прохожу сквозь них. Любопытно, кто такая Джудит и куда пропала шаль, но мой путь лежит дальше. По галерее, по мягкому лишайнику; вверх по лестнице, поросшей мхом и грибами; сквозь череду крохотных комнат, перетянутых паутиной, захламлённых; мимо красивой рыжеволосой девушки, повторяющей тихо: "Мой, мой, мой"…
В бедной спальне, где есть лишь кровать, застланная лоскутным одеялом, и большой короб у стены, доверху набитый фарфоровыми статуэтками, кружевными салфетками и серебряными вилками, я останавливаюсь. Воздух здесь болезненно красноватый, пахнет холодным металлом; тело у меня тяжелеет. В маленькое круглое окно кто-то непрестанно стучит, и мне страшно туда смотреть.
Одеяло немного сползает; под ним женщина, тонкая, сухая и белая, как бумажный лист. Она умирает — умирает прямо сейчас, и я знаю это наверняка, потому что она меня видит.
— Ты за мной? — хрипло спрашивает она. Глаза у неё виноватые, налитые слезами. — Я не хотела его брать, ей-ей. Случайно вышло. Ох, кабы я могла вернуться и не взять его… Всё я виновата, всё я…