Услышав эту резкую фразу, прозвучавшую из затененного угла комнаты, гость растерянно повел шеей, будто ему сразу стало душно, и что-то детски-беспомощное мелькнуло в его голубых, чуть навыкате глазах.
— Неужели ни у кого не найдется лишней удочки? — проговорил он подавленно.
Кроткая голубизна его взгляда мгновенно решила дело: я тут же предложил ему на выбор одну из своих удочек. Он выбрал гибкое недлинное удилище с капроновой леской, поплавком-перышком и маленьким острым крючком.
— Если бы вы дали мне еще один крючочек… — сказал он жалобно. — Они так легко обрываются…
И этого добра у меня было достаточно. Я дал ему запасную леску с крючком, поплавком и грузилом и еще несколько крючков разных размеров. Гость сразу повеселел и воскликнул: «Мир не без добрых людей!» — быстро разделся, оставшись в байковой с кожаной спинкой куртке, немного поношенной, но изящной.
Да он и сам был недурен: стройный, сухощавый, с зачесанными назад темными длинными волосами и хорошего рисунка костистым носом. Портил его лишь рот — слишком маленький и узкогубый, похожий на сборчатый шов, он придавал его лицу что-то старушечье. Но когда гость улыбался, то открывал два ряда крепких белых зубов. Возраста он был неопределенного: от тридцати до сорока. То ли хорошо сохранившийся зрелый мужчина, то ли несколько поизносившийся молодой человек.
Освоившись и приглядевшись к полутьме — комната свешалась слабенькой керосиновой лампой, — гость воскликнул:
— Да тут настоящая библейская обстановка! Только старые голландские мастера умели передавать эту чудесную тесноту людей и животных!..
В сторожке и в самом деле было тесно. На пространстве в двадцать квадратных метров, из которых добрую треть отхватила русская печь, помещались старуха хозяйка, ее старшая дочь с тремя детьми и мы, постояльцы. В закутке, за фанерной перегородкой, шумно дышал теленок; две голенастые курицы и петух без хвоста бродили между горшками и чугунками, громко стуча лапами.
— Чудес-ную! — подхватила восклицание гостя бабка Юля. Она стояла у печи, склонившись над закипающим самоваром, и в полутьме было видно, как блестят ее не остуженные годами черные горячие глаза. — Тоже сказал — чудес-ную!.. — И старуха рассмеялась, отчего все морщины запрыгали на ее лице.
В лад матери тихонько засмеялась и ее дочь Катерина. Она лежала на постели, укрывшись до подбородка лоскутным одеялом. Глядя на мать и бабку, засмеялись дети.
— Мы все характерные, потому и выдерживаем… — продолжала старуха. — Другой кто поди давно бы зачах!.. — И она снова рассмеялась, щедро, до слез.