Несколько часов спустя, глядя на трепещущие веки Анны, Либ поймала себя на том, что ужасно сожалеет об упущенной возможности поспать днем. Эта борьба происходила всегда, и, как любая сиделка, она знала, что выиграет, если проявит твердость.
Тело необходимо чем-то радовать – если не сном, так пищей, а если и этого нет, то другими стимулами. Либ сняла с плеч шаль, отодвинула горячий кирпич, на котором стояли ее ноги, и принялась шагать по комнате – три шага туда, три шага сюда.
Ее осенило, что Уильям Берн, вероятно, наводил о ней справки, поскольку знает ее полное имя и кто ее обучал. Что знает о нем Либ? Только то, что он пишет для газеты, которую она никогда не читала, и что он католик, причем весьма скептический. Такой откровенный и грубовато-добродушный, однако не придумал ничего лучше предположения о мистере Таддеусе – опрометчивое умозаключение, которое теперь показалось Либ совершенно неубедительным. С утра понедельника священник даже не показывался рядом с хижиной. Разве она может спросить Анну: «Это мистер Таддеус не разрешает тебе питаться?»
Она поймала себя на том, что считает вдохи спящей девочки. Девятнадцать в минуту, но, если бы Анна не спала, число было бы другим и ритм был бы менее регулярный.
Что-то варится в котелке. Репа? Она будет медленно томиться всю ночь, заполняя хижину терпким ароматом. Этого было достаточно, чтобы у Либ засосало под ложечкой, несмотря даже на то, что она плотно поужинала у Райана.
Что заставило Либ посмотреть на постель? Темные блестящие глаза встретились с ее глазами.
– Ты давно не спишь? – (Анна пожала плечами.) – Тебе что-нибудь нужно? Горшок? Вода?
– Нет, спасибо, миссис Элизабет.
Что-то странное в том, как она выговаривает слова – вежливо, почти чопорно.
– Тебя беспокоит что-нибудь?
– Нет, пожалуй.
– Что такое? – Либ подвинулась ближе, наклоняясь над кроватью.
– Ничего, – выдохнула Анна.
Либ рискнула:
– Ты хоть немного голодна? Тебя разбудил запах репы?
Слабая, почти жалостливая улыбка.
У Либ урчало в животе. От голода пробуждается любой человек. Тело как младенец, каждое утро просыпающийся с писком: «Накорми меня». Но только не тело Анны О’Доннелл, уже нет. Истеричка, помешанная, маньячка. Эти слова к ней не подходят. Она всего-навсего маленькая девочка, не нуждающаяся в еде.
Ну перестань, ругала себя Либ. Если Анна верит, что она одна из пяти дочерей королевы, станет ли она таковой? Девочка может не чувствовать голода, но он все равно разъедает ее плоть, волосы, кожу.
Надолго воцарилась тишина, и Либ подумала, что Анна уснула с открытыми глазами, но тут вдруг она сказала: