Нет-нет, не глупая башка. У Анны превосходный ум – просто она сбилась с пути.
Либ припомнила, что у одной из больничных медсестер был кузен, который уверовал в то, что запятые и точки в «Дейли телеграф» содержат в себе закодированные послания для него.
В пять утра без малого Китти, просунув в дверь голову, долго смотрела на спящую девочку.
Возможно, Анна – единственная оставшаяся в живых кузина Китти, подумала вдруг Либ. О’Доннеллы ни разу не упоминали других родственников. Доверяет ли Анна своей кузине?
– Пришла сестра Майкл, – сказала горничная.
– Спасибо, Китти.
Однако в спальню вошла Розалин О’Доннелл.
Оставьте ее в покое, хотелось сказать Либ, но она придержала язык. Розалин наклонилась и подняла дочь, не выпуская ее из объятий и бормоча молитвы. Похоже на большую оперу – то, как она дважды в день врывается в комнату, чтобы продемонстрировать материнские чувства.
Вошла монахиня и кивнула с плотно зажатым ртом. Либ взяла свои вещи и вышла.
Во дворе прислуга выливала воду из железного ведра в огромную бадью, стоящую на огне.
– Что ты делаешь, Китти?
– Стирка.
По разумению Либ, бадья с бельем стояла чересчур близко к куче навоза.
– Обычно мы стираем по понедельникам, не в пятницу, – сказала Китти, – только в понедельник будет Lá Fhéile Muire Mór.
– Прошу прощения?
– Праздник Святой Девы Марии.
– Ах, неужели?
Уставившись на Либ, Китти уперла руки в боки:
– В пятнадцатый день августа Дева Мария вознеслась.
Либ не могла заставить себя спросить, что это значит.
– Ее взяли на небеса. – Китти помогла себе, взмахнув ведром.
– Она умерла?
– Не умерла, – усмехнулась Китти. – Разве любящий Сын не избавил Ее от этого?
С этим существом невозможно разговаривать. Кивнув, Либ повернула в сторону деревни.
Либ шла к пабу в предутренних сумерках. Низко над горизонтом висела обгрызенная луна. Перед тем как подняться к себе в комнату над лавкой, она не забыла попросить Мэгги оставить ей завтрак.
Либ проснулась в девять. Сон успел одурманить ее, но голова так и не прояснилась. По крыше барабанил дождь, словно это были пальцы слепца.
В столовой никаких признаков Уильяма Берна. Уже уехал в Дублин, что ли? Хотя и упрашивал Либ разузнать о возможном участии священника в обмане.
Горничная принесла ей холодные лепешки. Испеченные – как определила Либ по тонкой корочке – прямо на углях. Неужели ирландцы ненавидят еду? Она подумала, что позже спросит об этом журналиста, но потом поняла, что вопрос прозвучит дико.
Либ стала думать об Анне О’Доннелл, которая на пятый день проснулась еще более голодной. Ей вдруг сделалось нехорошо, и она, отодвинув тарелку, пошла к себе.