Виириля сорвал с плеча автомат, ибо в последнее мгновение ему стало ясно, что Карьюла сейчас будет стрелять. Это движение послужило для Карьюлы последним толчком, каплей, переполнившей чашу: он выстрелил Виириле в грудь. Колени у Виирили подкосились, и он упал наземь. Тело его еще некоторое время билось в конвульсиях, потом он затих.
Карьюла, тяжело дыша, ходил взад и вперед. Наконец голос вернулся к нему, и он хрипло крикнул:
— Солдаты! На основании военного закона я прлиговорлил прледателя к смерлти. Солдаты! Рлешается судьба Финляндии. Здесь и сейчас. Этот случай… Всякая мелочь имеет значение. Шутки в сторлону! Такая участь ожидает каждого бунтовщика.
Словно громом пораженные, смотрели солдаты друг на друга. Лишь хриплые выкрики Карьюлы нарушали тишину. Он вел себя как помешанный и свел на нет даже тот малый эффект, какой его поступок мог бы иметь при других обстоятельствах. Солдаты, хотя и не были в состоянии ясно осмыслить случившееся, однако нутром понимали, что Карьюла убил не по необходимости, а лишь в приступе безумной злобы. И не кого-нибудь, а Виирилю, самого храброго солдата роты.
Постепенно остолбенение солдат перешло в тихое неистовство. Кто-то просто стискивал зубы, кто-то судорожно сжимал в руках оружие. Один из них, находившийся чуть подальше, уже прицелился в Карьюлу, но не смог нажать на спуск. Другой закричал душераздирающим голосом:
— Сюда, русские!… Идите сюда!… Разбейте все!… Тут убивают своих! Сюда…
Солдат выл словно сумасшедший. Голосом, полным ненависти, страха и изумления, он звал на помощь, как смертельно напуганный ребенок. Это крик привел Карьюлу в чувство. Из его глотки вырвался животный рев. Он уже не мог остановиться. Как человек, которого ужас перед одним непоправимым злодейством толкает к совершению другого, еще худшего, Карьюла, услышав этот крик, снова впал в бешенство. Без сомнения, он убил бы и этого солдата, если б не танки противника, открывшие стрельбу. Снаряд, прилетевший из-за поворота шоссе, разорвался прямо под ногами у Карьюлы, и он упал.
Бегство продолжалось.
Карьюла пришел в сознание довольно быстро. Он попытался встать, но тут же снова упал — снарядом ему почти совсем оторвало ногу. Тогда он сел, упершись руками в землю, и заревел:
— На позиции! Черлт поберли! Остановитесь! Помогите мне занять позицию, черлтовы трлусы, и дайте мне автомат…
В его голосе не было ни намека на слабость, никаких просительных интонаций. В нем, как и прежде, слышались властность и бешенство. Он снова попытался было встать, страшно ругаясь и ревя от ярости и боли. Старания его напоминали предсмертную борьбу подраненного дикого зверя: злоба на всех и вся и безмерное отчаяние перед собственным бессилием. Впоследствии пулеметчики сравнивали его с Лехто. «Будь Лехто подполковником, он вел бы себя так же», — говорили они.