Морф покачал головой.
— Это всё на чём-то можно объехать? — спросил он.
Вторая наружная кольцевая наверху была так же многолюдна, как и улицы нижнего яруса. Несколько остановок морф просидел у окна, внимательно наблюдая за суетой. Люди входили и выходили — увешанные электроникой и детьми, молчаливые и громко смеющиеся, с пустыми руками и с большими пакетами.
А потом напротив него пристроилась у окна маленькая девчушка лет трёх в меховой шапке с длинными полосатыми ушами.
Пару остановок девочка смотрела в окно, болтала недостающими до пола ногами и тихо напевала себе под нос, а где-то в районе "Печатников" спросила:
— А что такое надежда?
Спросила как бы про между прочим, блуждая широко открытыми глазками где-то там, высоко вверху, между снующими во все стороны красными точками флаеров.
— Отстань, — сказала ей мать, и морф нахмурился.
Он долго ёрзал на сиденьи, открывая и закрывая рот, а потом всё-таки поманил девочку пальчиком и шепнул ей, наклонившейся, в самое ушко:
— Надежда — это то место, быть в котором не обязательно. Только это секрет.
А потом на перегоне между второй и третьей остановкой морф исчез.
— Чёрт побери! — сказал Бенжи, изумляясь второй раз за день.
Первым непосредственное влияние далёкого космоса ощутил на себе детский сад комбинированного вида ╧ 417 Красногорского района Москвы.
Это был самый обыкновенный сад. И вечер обещал быть самым обыкновенным: с гимнастикой после дневного сна, полдником и очередной репетицией завтрашнего новогоднего утренника.
Группа продлённого дня "Почемучки" вошла в дневной сон как обычно — спокойно и умиротворённо, с зажатыми под мышками казёнными мишками Тэдди и тонко испаряющимся из ароматической лампы сосновым эфирным маслом.
А около трёх часов пополудни за окном начали сгущаться сумерки.
Ровно в три старший воспитатель Анна Иоановна Леницкая вошла в детскую спальню и обнаружила, что группа больше не спит, — группа лежит в кроватях, перемигиваясь друг с другом на манер лампочек в сошедшей с ума новогодней гирлянде, и тихо прыскает со смеху в натянутые до подбородка одеяла.
А ещё оказалось, что все окна спальни бесстрашно распахнуты, и гуляющий по спальне ветер треплет шторы и лысые замёрзшие аспарагусы.
На улице был, конечно, не открытый космос, но всё-таки положенные московскому декабрю минус двадцать и метров двадцать вниз по прямой, и по спине у Анны Иоановны забегали неприятные мурашки.
— Это что ещё за безобразие?! — внезапно охрипшим голосом спросила она. — Кто…
И увидела за окнами сотканное из света кружево.