— Знаешь, Виталик, ты мне понравился. Если захочешь снова встретиться, позвони. Вот телефон. — «Чужая» взяла бумажку из ящичка и нацарапала ручкой номер.
Я спрятал бумажку и дал понять, что пора разбегаться.
— Уходить будем по одиночке, — произнесла она уже знакомую мне фразу. — Сначала — я, потом — ты.
— Ага, — понятливо кивнул я. — Если все о'кей, ты кашляешь.
— Нет, кашель — это ненадежно. Лучше я свистну тихонько, вот так…
И она, полушипя, полусвистя, тихо вывела первые такты: «Вставай, проклятьем заклейменный…»
— Договорились, — кивнул я, и она вышла.
Тут «чужую» и повязали.
— Ага, развратом, значит, занимаемся, — сказал чей-то женский, но очень суровый голос. — Куда? Стой! Говори фамилию, курс, адре-ес!
И сразу же мою кабинку сотряс мощный кулак:
— Выходи, гаденыш, щас милицию вызову!
Ситуация предстала передо мной во всей ужасающей ясности. Какая-то крупная библиотечная «шишка», войдя в сортир, конечно же, заинтересовалась возней в моей кабинке, и, естественно стала подслушивать, а, может, и подглядывать. У подобных особ страсть к шпионству со временем приобретает явные признаки полового отклонения — так называемый вуайеризм.
Распахнув дверь кабинки и играя желваками на скулах, я выпрямился во весь рост. Она была такой, какой я и представлял эту «номенклатуру», крашеной блондинкой лет тридцати пяти, с маленькими и злыми глазками на бледном лице.
Люба закрыла лицо ладонями.
— Ты личико-то свое не прячь, не прячь, — говорила тетка, тщетно питаясь заглянуть мне за спину. — Умеешь грешить, умей и каяться.
— Как же, сейчас, — сквозь слезы ответила Люба, — разбежалась!
— Хамка, ах ты!.. — Блондинка покраснела до корней крашеных волос, — Ишь, до чего докатились! Вас за это надо…
— Ну-ка, отпустите ее, — сказал я и завладел руками надзирательницы.
Люба воспользовалась свободой и, выпрыгнув из кабинки, исчезла со скоростью звука.
— Так, — грозно сказала баба, бледнея от злости, — нападение на ответственного работника при исполнении… в общественном месте… А ну-ка, руки мне отпусти, быстро!
Она растерла затекшие от моей хватки запястья, одернула лацканы своего полуженского-полумужского пиджака, солидно пошевелила локтями. «Сейчас вызовет милицию», — невольно подумалось мне, тут в сортир хлынула целая компания молоденьких «сикушек». «Номенклатура» насторожилась: тонкое административное чутье подсказывало, что столь длительное пребывание в кабинке с юным лоботрясом может быть «неправильно истолковано общественностью» — пусть и не очень широкой. От всего этого сильно попахивает «аморалкой». То-то радости будет у коллег. Особенно Залупаев возликует. Этот стервец давно уже под нее подкапывается.