Татьяна молчала, отчаянно подбирая слова, забыла про суп, и, что голодна, забыла. Конечно, нужно как‑то объяснить свое поведение и мотивы. Но хотелось найти что‑то разумное и безболезненное.
— Или ты думала, что я брошу тебя? — спросил он громко, словно удивляясь своему прозрению. — Ты меня за кого принимаешь?! Я тебе что — х*епутало какое‑нибудь типа твоего бывшего мужа? Я своих детей не бросаю!
— А что — у тебя уже есть от кого‑то дети? — не к месту сорвалось с языка.
— Нет! Но это не отменяет сказанного! — снова прогремел он и стих к концу, сердечно выдохнув: — Таня сядь!
Ее колени подогнулись, как по приказу, и Таня опустилась на ближайший стул.
— Это меня обнадеживает, — сказала с поразительным спокойствием, и правда внутри успокоившись. — Нам же не обязательно жениться…
— Да что ты за чушь сегодня несешь! — снова завелся. — Таня ешь!
— Да что ты орешь на меня! — тут уже Таня вспылила, зла в ее тоне не было, только удивление.
Лёня набрал полные легкие воздуха, но неожиданно понял, что кричать ему больше не хочется. Сам не знал, что остудило, не смог бы объяснить, почему отпустил возмущение.
— Таня, — начал уже спокойно, подвигая стул и садясь перед ней. Крепко стиснул ее тонкие ладони, будто боялся, что вырвется. Замер торжественно, и Таня ответно замерла. — Я хочу на тебе жениться, не потому что ты беременна от меня, а потому что я хочу на тебе жениться. Это понятно?
— Более менее.
— А женюсь я на тебе, потому что я тебя люблю. — На этот раз он не спрашивал, поняла ли его Таня, но она кивнула. — А люблю я тебя давно. Это понятно?
— Очень понятно.
— Вот, как увидел, так и полюбил. А сейчас еще больше.
Тут Татьяна нервно засмеялась. Сдавленно, грубовато и непроизвольно.
— Таня, может, хватит паясничать, — передразнил он ее интонацию, припоминая недавний упрек в свой адрес.
Почему‑то его слова не заставили сердце бешено биться, не показались сладкими. Хотя умел Лёня тепло и вкрадчиво говорить, что все существо замирало. Ничего внутри не изменилось. Почему? Да потому что уже не сомневалась в нем, не нуждалась в убеждениях. Потому что чувствовала его любовь кожей, слышала в голосе, видела в глазах. Но все боялась поверить. А теперь, вот оно, счастье — на расстоянии вытянутой руки.
— Что же ты столько лет молчал? — спросила шепотом, будто боясь спугнуть это хрупкое ощущение.
— Я не мог. Боялся тебя испортить. Да и… ты сама знаешь: мы с Шауром не ангелы. Я не мог рисковать. Мне нужно было всеми силами демонстрировать свое безразличие.
— Да, я… я знаю, — прерывисто сказала она, впрочем, не собираясь развивать эту щепетильную тему. Не дура, прекрасно понимала, в каких кругах брат вращался.