Я почти никогда не записывал в черный блокнот даты встреч. Я всякий раз боялся, что если заранее написать день и час, то человек не придет. Нельзя быть настолько уверенным в будущем. Как сказал Поль Шастанье, я «прятал взгляд». Мне казалось тогда, что я живу как бы подпольно, а когда живешь так, стараешься не оставлять следов и не писать черным по белому своих планов на день. И в то же время на одной из страниц я читаю: «Вторник. Агхамури. 19 часов. Санзье». До этой встречи мне не было дела, а потому ничего страшного, что она запечатлена чернилами на белой бумаге блокнота.
Это было дня через три после того, как мы с Данни пришли в отель «Юник» поздно вечером, и я нес сумку. Я очень удивился, когда получил от Агхамури записку на адрес, где снимал тогда комнату: улица Од, 28. Как он узнал, где я живу? От Данни? Я много раз приводил ее сюда, на улицу Од, но мне казалось, это было позже. Воспоминания у меня путаются. В письме Агхамури писал: «Никому не говорите о нашей встрече. Особенно Данни. Пусть это останется между нами. Вы поймете почему». Это «Вы поймете» меня беспокоило.
Уже стемнело. Я ждал, расхаживая взад-вперед по пустырю перед новым зданием факультета. В тот вечер я захватил с собой черный блокнот и, чтобы занять время, стал переписывать разные таблички, которые еще сохранились на некоторых домах и складах вокруг пустыря, подготовленных к сносу. Я читаю:
Братья Сомме — шкуры и кожа
Блюме (Б.) и сыновья — изделия из кожи на комиссию
Красильни Боженси
Кожевня А. Мартена — сыромятная кожа
Квасцовая дубильня Парижского кожевенного рынка
Чем больше я писал, тем сильнее нарастала тревога. Мне кажется, это заметно по почерку, неровному, почти нечитаемому под конец. Внизу я приписал, уже карандашом, убористо:
Это моя мания — вечное стремление знать, что было в таком-то месте Парижа на протяжении веков, в разные времена, слой за слоем. На этот раз мне казалось, что я чувствую муторный запах шкур и сырых кож. Мне вспоминается заголовок одного документального фильма, который я видел ребенком, намного раньше, чем следовало бы: «Кровь зверей». Прежде зверей убивали на Вожирар и на Ла Вилет, а их шкуры свозили сюда на продажу. Сотни, тысячи безымянных животных. И от всего этого остался лишь пустырь да десяток фамилий живодеров и убийц на стенах полуразрушенных зданий, которые здесь тоже ненадолго. И всех их я выписал в тот вечер в свой черный блокнот. Но зачем? Куда лучше было бы знать имена тех ста девиц из пансиона, которые отдыхали, лежа на этом пустыре задолго до кожевенного рынка.