Занятого беготней по фестивальным мероприятиям, встречам, набрасыванием на лету заметок, звонками в редакцию и прочим, меня однажды пригласили присоединиться к группе наших делегатов, направлявшихся на встречу в Союз Советских Писателей. В группе были те, что более или менее активно действовали в литературе или где-то рядом. Среди них Ежи Брошкевич, Тадеуш Древновский, Анджей Мандалян, Кшиштоф Теодор Теплиц, а также мои коллеги из Студенческого Театра Сатириков Анджей Ярецкий и Витольд Домбровский, остальных уже не помню.
Подобных встреч было великое множество, они имели свой ритуал. Одной больше – какая нам разница. Мы шли туда, непринужденно болтая и не ожидая ничего особенного. Нас приняли в Центральном Доме Литераторов (в своем кругу ласково именуемом «гадюшником»), провели в конференцзал. С трех сторон длинного стола разместилась представительная группа хозяев во главе с первым секретарем Союза Алексеем Сурковым. С четвертой – свободно и не соблюдая никакой иерархии – мы, гости, предвкушавшие дружескую беседу и приятно польщенные тем, что нас здесь трактуют так серьезно.
Ну, а дальше началось. Сразу, без разминки, как удар в солнечное сплетение. Испытанный, выдрессированный в сталинской школе демагогии Сурков загрохотал голосом государственного обвинителя. Мы услышали перечень идеологических ошибок польской литературы времен оттепели. Одна другой страшнее. Нас били за Яна Котта, Адама Важика, Лешека Колаковского, Марека Хласко, за присутствовавшего, но еще не идентифицированного оратором Теплица, за «Поэму для взрослых», за газеты и журналы («Попросту», «Нова Культура» и др.), за постановку «Бани» Маяковского Казимежем Деймеком, где мы кощунственно и вредительски осмелились изменить текст оригинала. Клеймили за ревизионизм, оппортунизм, антисоветизм, антикоммунизм и опять за ревизионизм во всех его разновидностях, поскольку термин этот сделал тогда в Союзе невероятную карьеру в качестве ругательного определения.
Сначала меня разбирал смех, ведь ситуация была гротесковая: случайную компанию молодых поляков обстреляли per procura (как полномочных представителей руководства) из самых тяжелых политических орудий, словно Ежи Путрамента с Леоном Кручковским или даже Владыслава Гомулку с Зеноном Клишко. Вместо них на кремлевском идеологическом «ковре» оказались мы. Но кому-то эта демонстрация была явно нужна. А может, просто руководству Союза Писателей? Ведь как раз подморозило тамошнюю оттепель и проходило очередное разоблачение и бичевание уклонистов. Те, что годом раньше проявляли шатания, теперь отрабатывали прегрешения с удвоенным старанием. Не все, ясное дело. Но Сурков, похоже, относился именно к тем. Правда, он не был