Когда мы покидаем тренажерный зал, внезапно замечаю синие полевые цветы и иду к ним, оставив Деррика на стоянке.
Время словно останавливается, мою кожу как будто заживо сдирают под ночным небом, пока я гляжу на них: васильки в январе. Я вздрагиваю, принимая это как знак, что все должно наладиться. Необъяснимое происходит каждый день. Точно так же, как и эти васильки, я буду одним из тех необъяснимых явлений.
Как только мы садимся в машину Деррика, я опускаю окно, позволяя холодному свежему воздуху наполнить машину, таким образом запах нашего пота не столь пронзительный. Я высовываю голову в окно и делаю глубокий вдох. Как только возвращаюсь обратно, Деррик начинает закрывать окно.
— Что ты делаешь? — сердито щурюсь я.
— Моя машина, мои правила.
Хотя я знаю, что он дразнится, мое тело все равно напрягается от его слов. Он прав. Его машина, его правила. Я должна была спросить разрешения. Деррик наклоняется ко мне, и я заставляю себя сидеть спокойно, не показывая страха, который в основе своей является частью меня. Дождавшись, когда Деррик обнимет меня за плечи, я начинаю кашлять и затем закрываю рот, когда он пихает свою подмышку в мое лицо.
— Фу! Гадость! — я отворачиваюсь от него, смеясь и задыхаясь, пока пытаюсь опустить окно снова, и обнаруживаю, что оно заблокировано. — Ты отвратителен!
— Я мужчина, детка, — дразнит он, вдохнув запах своих подмышек.
Деррик смешной, но это в хорошем смысле, потому что это успокаивает мои обостренные нервы. Чувство радости оттого, что я утомлена (напряжена или утомлена — подозреваю, что все-таки утомлена) захватывает меня, на миг отвлекая от плохого.
— Хочешь чего-нибудь перекусить?
— Нет, — качаю головой. Я вспотела и, вероятно, пахну как сборщик сбитых на дороге животных.
— Здесь неподалеку есть забегаловка. Сэндвич не повредит тебе.
Я гримасничаю.
— Или просто тост, — говорит он. — Углеводы хороши для восстановления после тренировки. — Да, отлично. Как скажешь.
Хлеб. Черствый хлеб с зеленой плесенью, но я сделала вид, что он чем-то намазан. Последовала рвота. Все равно после нескольких дней или недель без еды хлеб выглядел аппетитно. Он даже имел приятный вкус, и я была признательна ему, благодаря его за маленькие подачки, в конечном счете, делающие меня больной.
Я больше не была решительной девушкой, которую он похитил. Он приручил меня быть послушной, пассивной.
Я перестала бороться с ним. Я не смогла убежать. Я перепробовала все.
Единственное, что оставалось, — выжить в изолированном темном подземелье, где он держал меня прикованной к стене