– Простите меня, пожалуйста, я не хотел, – воскликнул писатель, заметив на лице прохожего гримасу боли.
– Смотрите в следующий раз по сторонам, – буркнул пострадавший.
– Знаете, не хочется уже и по сторонам смотреть, – вдруг горько произнес Николай Иванович. – Вокруг одна грязь, разруха и смерть…
– Но мы-то с вами еще живы, – твердо сказал незнакомец, поправляя шляпу. – Если публика уходит из зала, актеры все равно доигрывают пьесу. Пусть даже не осталось ни одного человека. Мы-то ведь еще живы, и значит, пьеса еще не окончена.
– Не окончена, – одними губами повторил Николай Иванович.
Странный незнакомец вдруг резко повернулся и зашагал прочь с завидной скоростью, которую никак нельзя было предположить, глядя на его ввалившиеся щеки. А потом вдруг и вовсе исчез с дороги. Николай Иванович лишь сморгнул, и глаза заслезились на ветру.
«Наваждение какое-то, – подумал писатель. – Но мы-то еще живы, да?»
* * *
Мальчик Пашка складывал кубики – старые, подаренные ему еще отцом на пятый день рожденья. Он строил высокую башню: такую, чтобы наши солдаты оттуда всех немцев увидели. И победили. Пашкин отец пропал без вести, предположительно – убит. Мать от горя сделалась черная, сморщенная. От горя и от голода. Еды все время не хватало. Пашка стал взрослый, восьмой год пошел (даром, что не вырос совсем за последнее время), и есть ему хотелось по-взрослому.
В животе урчало, а есть было нечего. Питались впроголодь. Щи из капустных кочерыжек, котлеты из жмыха; летом еще была лебеда, а зимой и этого жалкого источника пищи не осталось. Хлеб по карточкам: драгоценные кусочки, которые так быстро заканчиваются.
А еще был маленький брат Сережа Он питался маминым молоком, но у мамы его становилось все меньше и меньше. Нет еды – нет молока. Последние два дня брат Сережа кричал, почти не замолкая. А есть было нечего. Вот и сейчас он жалобно хныкал, пытаясь что-нибудь выцедить из маминой титьки.
Пашка терпел, как мог, оставлял себе что-нибудь со скудного обеда – тайком прятал хлебушек или кусок котлеты в карман, а перед сном тихонько сосал, чтобы хоть как-то утолить голод. Ведь он был уже большой и после смерти папы остался главным мужчиной в доме. А мужчины ведь не плачут, правда?
«Вот и еще один день прошел, – подумал Пашка, ложась в кровать. – Может быть, завтра наши победят? Скорей бы уже, очень уж есть хочется». В том, что наши победят, он не сомневался. Никогда. Если кто-то и умеет верить, несмотря ни на что, надеяться на чудо, так это дети. Вот и Пашка не сомневался: наши победят, надо только подождать, и неважно, что там соседка Наталья Петровна на кухне говорила. Сегодня кусочка хлеба не было, и он засунул в рот палец – так было сытнее. Не важно, что он слишком большой для этого, ведь никто же не видит. Пашка бросил опасливый взгляд через плечо: мать заметит, что он не спит, заругает. Но мамин силуэт за ширмой склонился над хнычущим Сережей. Постепенно Пашкины веки тяжелели, дневная усталость давала о себе знать и в конце концов победила голод. Последнее, что он запомнил, засыпая, было то, что Сережа наконец перестал кричать. Наверное, ему удалось хоть немного поесть. Эх, жаль, что он не Сережа…