— За «приятного аппетита» — спасибо, но запомните: порядочные люди этим делом днем не занимаются. Теперь слушаю вас.
Стиляга опомнился первым: помоложе, покрепче, да и «ванюшей» не паленый. Сел на полу, осмотрелся, с омерзением задержался взглядом на собственных мокрых штанах, подавился рвотой, обтер негритянские, да еще и в темных каких-то пятнах, вроде веснушек, губы. Выговорил неразборчиво:
— Молодец, Миша, — кое-как собрался, переполз на стул, глянул на покачивающиеся у двери два ствола, короткий Мишкиного «кадета» и тяжелый своего «люгера». — Слушаешь, значит… Ну, ладно… Где татарка?
— Не ваше дело, юноша, — строго ответил Кристапович и вдруг сообразил, что между ними и разница по возрасту — года три, не больше. Улыбнулся — скорее не искренне, а специально, чтобы полный страх навести. — Татарка там, где надо. Слушаю дальше.
— Деньги отдай, Миша, они не мои, меня кончат за них, — тихо попросил стиляга. — И нас отпусти, а мы тебя больше искать не будем и народ серьезный на тебя не выведем. Ты что, думаешь, на тебя умельца не найдется? Найдется, Миша, не мне чета. Твои яйца трещать будут…
— Глупый ты, малый, — все так же строго сказал Кристапович. — Трещат у того, кто их в чужую дверь сует. А раз у тебя умных предложений нет, ты теперь своим другом займись, потом я тебе свой план сообщу.
Парень пошарил вокруг глазами, взял стоящий на столе чайник, потрогал стенку — холодный, с великими трудами встал со стула, из носика вылил воду на голову обожженного. Бухгалтер зашевелился, залитым кровью глазом из-за распухшего носа окинул с полу происходящее, в пространство сказал о суках фашистских и снова затих.
— Очухается, сотрясение легкое, — сказал стиляга, — как бывший медик говорю. Меня Фредом зовут. Деньги отдашь, Миша? Процентов десять из своих тебе отпишу…
— Добрый, — снова усмехнулся Мишка, надо было держать фасон, хотя было все труднее, от невошедшей в мозги пули поднималась дрожь. — Щедро, но не нужно. А нужно мне от тебя, друг Федя, вот что, запоминай…
Изложил кратко, Фред кивал вдумчиво, морщился, заведя руку за спину, растирая сдвинутые тяжелым башмаком почки. Вдвоем подняли обожженного, зажав с боков, вывели в коридор, большой пистолет сзади за поясом упирался Михаилу в крестец, бульдог давил сквозь карман ляжку. Лицо Нинки белело в пыльной темноте, как мертвое.
— Все остается в силе, — сказал Кристапович, проходя мимо. — В комнате прибери, не психуй, с Яцеком поговори, не бойся…
— Рожу гражданину бы обтереть, платка нету? — спросил стиляга уже в подъезде. — Внимание москвичей привлечем…