– На нас свалился день святой Ишарис, который случается один раз в году.
Я была заинтригована:
– Что же это за день такой?
Саид с мечтательной улыбкой отвернулся, Ширин покраснела, а слуги – так те просто побагровели. Даже скулы моего мужа окрасил легкий румянец, пробиваясь сквозь смуглую кожу. Не поняла, что же я такого у них спросила?
Ширин подошла, склонилась к моему уху и… развеяла шепотом все сомнения. Я нервно закашлялась, в свою очередь смущаясь и краснея. И было отчего!
Оказывается, мои расчеты на выветрившееся зелье ни капельки не оправдались. Слишком много, видать, той гадости досталось. Итак, на этот раз с нами пировал весь город! Без исключения. Даже невинные девы. Никого не пропустила дикая стихийная сила.
В стенах города творился та-акой срам… сплетничать будут еще лет сто, наверное.
Улицы опустели. Базар и лавки позакрывались. Центр города обезлюдел, переживая волны нашего экстаза. Гаремы поразбегались. Кошмар!
Н-да-а, натворили дел. Чую, на будущий год населения в городе ощутимо прибавится. Бедный визирь, теперь ему после нас с этим происшествием год разбираться.
Я замотала головой вслед своим мыслям. Нет, не бедный! Этот гад пытался забрать у меня Агилара, а когда не смог, ограбил и раздел его догола! Хмыкнула, успокаиваясь: так ему и надо! Не мужу – визирю, само собой разумеется. Пусть разгребает. А мало покажется – пару разиков приедем в гости инкогнито!
И с нежной улыбкой нахально сообщила прислуге:
– А мы та-ак утомились… весь день проспали и ничего этого не застали. Какая жалость!
Слуги удивленно подняли головы, а Ширин и Саид смущенно закашлялись. Ага! Так и есть, подслушивали. Но поскольку перечить господам мои доверенные лица побоялись, то и сохранили опасное знание при себе.
Для некоторых чужая спина воспринимается как мишень. Нет ножа – вонзают зубы.
Амариллис
Я проснулась глубокой ночью от странных, мелодичных звуков. Тихо выскользнула из кровати, стараясь не разбудить утомленного Агилара, и вышла в сад.
В саду на мраморной скамейке сидела прекрасная призрачная женщина, сжимая изящную мандолину в тонких руках, украшенных длинными, разрисованными алыми и темно-синими разводами когтями. Изумительный голос звал и пленял, заставляя стремиться к ее ногам:
Опущусь бессильно на колени,
Попрошу у Вышнего покой.
Мне уже не стать твоею тенью,
Захлебнусь я черною тоской… [20 - Стихи Юлии Славачевской.]
– Дочь моя, – допев до конца станс, опустила мандолину женщина, обращаясь ко мне. – Уже давно пора вспомнить! Ты разочаровываешь меня и своего отца.