Тот начал вставать на задние ноги, отклячив задницу. И тут в нее с размаху врезались двое доблестных воинов, размахивающих деревяшками. Уж не знаю, попали ли они этим оружием верблюду или он просто так обиделся, на всякий случай. Но, проехав какое-то расстояние вперед, животное резво вскочило и заскакало по двору почище породистого скакуна. Только плевало, как настоящий верблюд, во все стороны.
– Какая у нас занимательная поездка! – тихо радовалась я, мотаясь между горбов. – И спасибо вам, мужчины, за то, что придумали чадру. Через нее ни фига не видно и поэтому не страшно!
– Амариллис! – выдернул меня с верблюда на каком-то круге еще не оплеванный Агилар и вцепился, как рак в утопленника. – Ты живая?
– Пока не знаю, – честно призналась я. – Погоди, сейчас я договорюсь с организмом, чтобы он не качался, и тогда-а…
Верблюд ломанулся на нас. Но его твердой рукой перехватила хрупкая маленькая Ширин, отвесила второй пендаль, нейтрализовавший первый, и поинтересовалась:
– Мы сегодня куда-то поедем, господин, или уже пойдем обратно?
Моего верблюда признали негодным и пострадавшим в бою, поэтому выдали мне белую верблюдицу. Снова запихали на животное, дали поводья и объяснили, как управляться с этой удивленно жующей высотной вариацией ишака.
Ширин тоже выдали верблюда вместе с дядей. Девушка тяжко вздохнула и пристроила дядю поперек, у себя на коленях, так что у него свисали голова и ноги.
– Он окончательно разум не растеряет? – заботливо спросила я.
– Кто ж его знает, – пожала плечиками Ширин, потуже затягивая головную повязку и прикрывая нижнюю часть лица. – Может, наоборот, что-то найдет по дороге.
Третьего верблюда подогнали Саиду, который взял на себя заботу о Марьям.
Остальные горбатые несли поклажу. Стража расселась по коням. Агилар вскочил на своего белого скакуна, и мы двинулись в путь, окруженные большим отрядом вооруженных воинов.
Зазвенели бубенцы, украшающие уздечки, зашевелились длиннющие ноги, и мое копытно-горбатое средство рвануло вперед, мерно покачиваясь.
Через некоторое время мне стало как-то нехорошо. Еще спустя сколько-то – жарко и очень нехорошо. А еще чуть позднее – совсем нехорошо, и я поймала себя на мысли, что в кандалах и босиком я чувствовала себя гораздо лучше. Может, у меня сместились приоритеты? Или развилась патология?
Трепыхаясь в неудобном седле, я проклинала все – начиная от плотной ткани, воняющей конским волосом все сильнее, до моего необдуманного желания сменить обстановку. И что мне в гареме не сиделось? Подумаешь, какие-то мелочи в виде козней.