Раймунд по совету Артенака не вмешивается в ход событий. Я совсем не уверена в правильности такого поведения, хоть некоторые традиции нового ордена вызывают уважение. Их заповеди велят жить в бедности, воздерживаться от пьянства и распутства, защищать Палестину и рьяно служить Христу. Они поддерживают связь со многими здешними князьями, в обязанности Товия входят постоянные поездки за стены города. Иногда он пропадает на нескольку дней и возвращается исполненный важности. Его живо интересуют дела Раймунда. Это можно было бы счесть похвальным, но самый замечательный плод хорош только в зрелом виде. А Товию до этого еще далеко.
Я часто бываю в церкви — у себя, так я называю нашу армянскую церковь, рядом с которой покоится отец, и церковь Гроба, где у нас — армян есть свое место. Зира сопровождает меня почти до входа. Когда нужно подниматься по ступеням, страх, не совладать с собой, делает удары моего сердца частыми и тяжелыми. Зира усаживает меня и возится, как с ребенком. Вчера, когда мы отдыхали, мимо нас, не заметив, погруженный, как обычно в раздумья, прошел Франсуа. Зира недовольно забормотала под нос.
Именно Зира первой обнаружила странные перемены в поведении Франсуа. Будто что-то тяготит его. Располагая догадками, которые наготове у женского ума, я решила, что Франсуа влюблен и, наверно, не очень счастливо. При его достоинствах это трудно представить, к тому же мне не удается отыскать предмет его увлечения. Я нигде не бываю, не посещаю даже базар — для этого достаточно служанки, потому расспросила Раймунда, но и он не смог дать ответ. Впрочем, он не слишком озабочен происходящим. Муж мой — человек доверчивый и простой. Про себя же я решила, есть некая загадка, которую я не в силах разрешить.
Вот о чем я подумала, встретив Франсуа на ступенях церкви. Когда же я прямо спросила Зиру, в чем дело, она провела пальцем себе по губам. Так она показывает, что не хочет ничего объяснять. Зира, как будто высохла от здешнего солнца, и наши франки, восприимчивые к черному цвету волос и резким чертам лица, часто принимают ее за колдунью. Признаюсь, я сама недалека от этой мысли.
Хочу сделать несколько замечаний по поводу собственного самочувствия. Иерусалимская жара знакома мне с детства, но теперь переносится весьма болезненно. Особенно трудно, когда ветер нагоняет раскаленный воздух из пустыни. Город будто накрывает тяжелая шапка. Каждый вздох наполняет грудь страшным жаром, останавливается сердце, в голове рождаются странные видения, а в них — желание смерти. Зира считает, бог подземелья, выпускает жар из глубин своего царства. Я готова в это поверить, видения делают меня безрассудной. Кожа моя краснеет, лицо горит огнем. Тогда я думаю, дни мои сочтены. Время останавливается и идет вспять. Оно оставляет меня беспомощной добычей для птиц, которые спускаются с раскаленного неба, и погружают меня в сон. Я смотрю на них из-под прикрытых век, не в силах двинуться с места. Они насыщаются моей плотью, я слышу, как гулкие удары дробят мои кости. Но приходит вечер, жара спадает и почти неслышно поднимается ветер. В нем еще нет ощутимой прохлады, еще только предчувствие спасения, но ветер гонит птиц прочь. Они недовольно бьют крыльями, взлетают, а я остаюсь лежать, распластанная, неподвижная, без сил, в мокрой постели. И медленно прихожу в себя. Иерусалим не прощает долгого отсутствия. Родившись, я обречена жить здесь постоянно или покинуть город навсегда. Я же уехала и вернулась. Теперь птицы — хранительницы мстят за измену.