И снова Готфрид остановил нетерпеливых. Вперед пошла пехота. Много разных людей, безлошадных солдат и просто мужчин и женщин. Мужчины несли пращи, а женщины корзины, полные камней. Так было задумано, чтобы справиться с конными лучниками, разъезжающими впереди мусульманского войска. Эти целили в лошадей и стрелами могли сбить силу атаки. Наши должны были рассеять их градом камней, и стрелы, которые назначались нам, они должны были принять на себя. Все смотрели, как они выходят, не защищенные ничем, кроме божьего благословения. Шли в затылок друг другу, не торопясь, как идут в церковь. Епископ благословлял каждого и давал целовать крест. А потом передал крест монахам, в глубину линий, надел доспехи и взял в руки окованную железом дубину. Ею он собрался крестить неразумных язычников. Готфрид еще раз оглядел всех, поднялся в стременах и помахал рукой князьям. Трубачи пропели готовность. А впереди завязался бой. Наши бросали камни, пытаясь разогнать вражеских всадников. Опустошив запасы, разбегались, открывая дорогу другим, спешили, чтобы не попасть под копыта собственной конницы. Многие падали, сраженные стрелами, и оставались лежать на пути будущей атаки. Живых поспешно оттаскивали, а мертвых оставляли, как есть. Время тянулось бесконечно долго, но таков был замысел. Нужно было выждать, пока первая линия сарацин израсходует стрелы.
— Так хочет Бог. — Прогремел епископ. Голос его сорвался и тут же был подхвачен звуком трубы.
— Так хочет Бог. — Прокричали в ответ тысячи. Готфрид поднял руку. Еще раз прозвучала труба. — Эйа, эйа, эйа, — кричали рыцари, разгоняя лошадей. Пришло время. На плоской, как стол, равнине было легко разгонять силу удара. Путь был открыт. Наверно, так ударяет о землю, сброшенный с небес ангел. Все вокруг наполнилось яростными звуками работы, когда одни люди убивают других. Стоны раненых, пронзительные крики, пугающие лошадей, храп, смертные рыдания, гулкие удары металла о металл, проклятия, кровавая пена над обжигающей страстью битвы, многотысячный вопль, не различимый на отдельные голоса, бьющий в уши и оглушающий до спасительного бесчувствия. Все кричали, но никто не слышал себя, это был общий вызов и мольба небесам, во имя возмездия, во имя веры, во имя победы.
Любой ценой нужно было пробиться, разорвать их ряды, расколоть, подобно топору, врубающемуся в дерево. Только бы не разбиться об эту скалу, не растечься по ней, как растекается дождевая капля. А они должны были задержать, остановить нас, растащить по сотням и тысячам схваток, окружить, задушить грудой собственных тел. Движение постепенно замедлялось, хоть еще шли вперед на шаг, на полшага, на движение вытянутой руки. А штандарт султана по прежнему был далек и также вставали, закрывая его, одна за другой линии смуглых лиц с вытянутыми в щелку блестящими глазами. — Аала, алла. — Вопили они. — С нами Бог. — Орали христианские воины.