Вначале мы собирались двигаться по берегу Дуная, чтобы выйти к границам греческой империи. Но встречные предупредили, венгерский король не ужился с буйными немецкими рыцарями и теперь задерживает правого и виноватого по собственной прихоти. Это может коснуться и нас. Не обошлось, видно, без Византии, которая вечно строит козни, чтобы препятствовать движению сквозь свои земли. Они не могут сделать это открыто, зато хитрят на каждом шагу. Когда стало ясно, что путь через Константинополь опасен, решено было двигаться морем. Потому мы перешли Альпы и со временем оказались в Венеции.
Был май, когда мы туда добрались. Несмотря на красоту и величие этого города, увиденного мной в его самую прекрасную пору, впечатление осталось двойственным. Люди здесь одержимы торговлей, купцы и банкиры поглощают огромные богатства, плывущие навстречу друг другу — из Европы и Востока. Лихорадка, которая поднимается туманом из глубин окрестных болот, лежащих на границе моря и суши, вполне соответствует горячечному духу, царящему на складах и в конторах. Венеция торопится жить, наряжаться и праздновать, как перезрелая красотка, готовая хватать все без разбора, безумствовать и спешить в погоне за удовольствиями. Впрочем, до этого мне дела нет. Я спасаю свою душу и не могу, подобно праведникам, искупать грехи рода человеческого. Женщину Бог испытывает по-своему, иначе, чем мужчину.
В Венеции заболела Товита. Странно, ее болезнь стала проявляться, когда я почувствовала себя лучше, а мои привычные недомогания стали понемногу исчезать. Я давно подмечала недобрый блеск в ее глазах и улыбку, которую она не могла скрыть, при моем нездоровье. Ее чувства мне понятны, ведь я стою у нее на пути. Раймунд должен разрываться, чтобы угодить обеим. По отношению к ней я старалась оставаться доброй и даже угождать, забывая, кто из нас госпожа, а кто служанка. Бог видит мое отношение к ее сыну Товию, которого я, как могла, старалась полюбить. Этот мальчик помогает моему мужу обрести душевный покой. А мне прислуживает Зира — человек, разделяющий все мои невзгоды. Она предана мне больше жизни.
Пока Товита болела, мы отдыхали и готовились к морскому путешествию. Хоть жили мы замкнуто, скупясь на расходы, я могла оценить роскошь этого необычного города. Наш дом был недалеко от строящегося собора Святого Марка, на который ушло столько камня, сколько бы хватило на десяток дворцов. Я могла лишь удивляться тщеславию венецианцев, готовых утверждать роскошью силу своей веры. Местные купцы вывезли из Александрии мощи святого Марка, выдав их местной страже за мешки с соломой. В здешнем соборе они служат мирской власти сильнее, чем евангельской проповеди. Потому я осмотрела собор без душевного волнения. Роскошь алтаря, собрание картин и бесчисленных сокровищ, золото мозаик и эмалей со сценами из священной истории — все это вызывало отстраненное любопытство, но оставило меня равнодушной. Мне захотелось вернуться, войти в нашу маленькую церковь, опуститься на колени, предаться долгим размышлениям и молитве. Здесь я сделать этого не смогла.