Образ действий толпы в значительной степени зависит от социального положения ее членов, от рода их занятий, от их сословия или касты, от того, живут ли они обыкновенно в городе или в деревне, скученно или рассеянно. Городские толпы в особенности отличаются контагиозностью как по быстроте их роста, так и по интенсивности и силе. Taine прекрасно изображает чрезвычайную возбудимость скопищ, случайно собиравшихся в Palais-Royal незадолго перед взятием Бастилии. Эти скопища, по его словам, составлялись обыкновенно из лиц, так сказать, живших на людях, из обычных завсегдатаев ресторанов и театров, из представителей учащейся молодежи – словом, из лиц, постоянно находившихся под впечатлением живых влияний и внушений и потому сделавшихся чрезвычайно податливыми по отношению к этим последним. В то же время отчуждение этих лиц от семьи и традиции, отчуждение их, если можно так выразиться, от атавистического внушения вызывало в них обманчивое чувство полной независимости. Этот характер независимости сказывался также и в их чрезмерной впечатлительности, делавшей их крайне капризными и неустойчивыми.
Вот такие-то скопища, с нервным и как бы женским темпераментом, в которых действительно женщины нередко играют видную роль, и являются обыкновенно ближайшими виновниками революций в цивилизованных странах. Они способны к быстрым и резким превращениям, что гораздо реже замечается в сельских скопищах. Случалось, что остроумно и метко брошенное слово, стоическое или даже дерзкое поведение какого-нибудь маркиза, которого только что собирались повесить на фонарном столбе, превращало негодующие крики городской толпы в шумную похвалу и одобрительный смех.
Ничего подобного не бывает в крестьянских восстаниях. В этом случае народные массы гораздо менее поддаются возбуждению; но, раз поддавшись, они уже не останавливаются, а стремятся к своей цели с упорством раненого быка. Состав их проще и однообразнее, чем скопищ городских: составляющие их лица все знают друг друга, все они родственники или соседи, и потому связь между ними и крепче, и, так сказать, естественнее. Вот почему и влияние их поразительно. Женщины в этих скопищах встречаются редко, однако они играли некоторую роль в XV столетии во время Гуситской войны, а равно и во время немецкой революции XVI века; но они являются здесь не куртизанками, а скорее боевыми бабами (viragos), подобно знаменитой Hoffmann, этой смелой и жестокой мегере, перед которой наши революционные мегеры (tricoteuses de guillotines) являются не более как куклами. За ней-то в 1529 году шла, следом за «евангелической» армией, толпа бунтовщиков в юбках, одетых в кирасы и с оружием в руках. По словам Jannsen’а, эта женщина «только и жила поджогами, грабежами и убийствами», она слыла за колдунью и над своими фанатическими сообщницами творила заклинания, чтобы сделать их неуязвимыми.