«Незавидная ночь выдастся сегодня у Гирона», — подумал Крон.
— Но горе тебе, если не будет так! — охладил он писца. Крон выдержал паузу и закончил более спокойным тоном: — Если всё не поместится на одном листе, уберёшь помеченное мною из передовицы о триумфе Тагулы.
— Будет исполнено, господин, — ощерился в улыбке писец.
Сенатор махнул рукой.
— Иди.
— Спокойной ночи, господин, — низко поклонился писец и принялся пятиться. Он пятился, шаркая подошвами сандалий, до самого конца зала, пока не скользнул под завесь, согнувшись в последнем поклоне.
Крон сел на ложе, хотел хлопнуть в ладоши, позвать рабыню, чтобы подала ужин, но передумал. Сообщение с Бадазунских островов камнем лежало на сердце. Все они, коммуникаторы, находившиеся здесь, знали, что их ждёт в этом жестоком неразумном мире, готовились к этому, годами стажируясь в Центре подготовки, стараясь приучить себя к жестокости, крови, обману, смерти своих соратников — самым невосполнимым потерям, чтобы потом, внедрившись, можно было, сцепив зубы, перенести всё это, быть гуманными, уметь погасить в себе ненависть, ибо, ненавидя это мир, нельзя сделать для него добро.
Крон поднялся и, тяжело ступая, вышел на террасу. Спальное ложе, по-походному простое — деревянный топчан, обтянутый войлоком, лёгкое покрывало и жёсткая маленькая подушка, набитая свалявшейся шерстью, — было уже приготовлено. Сенатор сбросил с себя тогу и хлопнул в ладоши. Из-за колонны появилась всё та же сонная рабыня с большим кувшином на голове. Сенатор молча перегнулся через парапет, и она принялась лить ему на спину холодную воду. Фыркая и отдуваясь, Крон умылся, стащил с плеча рабыни купальную простыню и стал энергично растираться. Рабыня зябко переминалась с ноги на ногу. Умывание холодной ночью стылой водой казалось ей сумасбродством патского сенатора.
Крон вытерся и бросил простыню на руки рабыни.
— Завтрак подашь к бассейну, — сказал он. — Иди.
— Спокойной ночи, господин.
— Спокойной ночи, — привычно кивнул Крон и осёкся.
Глаза у рабыни стали круглыми и испуганными. Она так и застыла.
— Прочь отсюда! — гаркнул сенатор. Лицо его перекосилось, и он, резко повернувшись, лёг на ложе.
«Что за дикий мир, — с тоской подумал он, — в котором человек не может сказать человеку доброго слова?»
Сзади послышался быстрый топот убегающей рабыни, а затем донёсся звук разбитого в панике кувшина.
«Вот так мы и несём сюда разумное и доброе…» Он перевернулся на спину. Сон не шёл. Ожидаемая после холодного купания разрядка не наступала.
«Не будет нам покоя в этом жестоком, неустроенном мире…» неожиданно подумал он. Чужие колючие звёзды не мигая смотрели на него, и он впервые подумал, как ему не хватает здесь успокаивающего света Луны.