Человек горько усмехнулся. И тут же скривился от нахлынувшей боли. Виски привычно заломило. В последнее время он плохо спал. Сны были неприятные и тревожные, оставлявшие липкие ощущения надвигавшейся и неизбежной беды. Торберт Лип машинально провел ладонью по лбу.
«Нужно обратиться к целителю». Впрочем, понятно, что дело вовсе не в снах, не в постоянной усталости и даже не в надвигающейся старости. Болит не голова, а сердце, душа. Все рушилось прямо на глазах. Перед Торнией маячил призрак войны, той самой, что могла окончательно погубить тяжеловесное и изрядно подгнившее тело тысячелетней Империи.
— Все-таки она начнется, — тихо прошептал Торберт Лип, вглядываясь в пляшушие по стенам тени. — Внезапно нахлынуло гнетущее и все нарастающее раздражение.
— Проклятье! Двадцать четыре года службы, службы верной и честной чтобы там не шептали за спиной. Несмотря на заговоры, интриги и происки недругов. А скольких пришлось ублажать, скольким довелось угождать, льстить и лгать. Канцлер громко и скверно выругался. Выругался теми словами, что покрывают друг друга уличные шлюхи или наемная солдатня. Однако легче не стало. В своем нынешнем состоянии империя не выдержит войны. Не просто не выдержит, а рассыпится, развалится как карточный домик. Рот открылся, что бы произнести очередное ругательство. В зеркале отразилось перекошенное лицо, налитые кровью глаза. «Так можно и удар получить», — промелькнуло в голове. — «Хватит, расклеился. Тряпка. Империя превыше всего». Слова государственной присяги, знакомые любому жителю Торнии, неожиданно успокоили.
— Мы еще поборемся, — зло бросил канцлер своему отражению. — Посмотрим кто кого.
В дверь тихо постучали.
— Заходи Миго, — произнес хозяин кабинета. — Ты как всегда вовремя дружище.
Вошедший — высокий худой человек выглядел полной противоположностью хозяина комнаты. Длинное лицо с жидкими, тронутыми сединой усами и острой бородкой, тонкие, бледные губы и неожиданно большие, на выкате глаза придавали Миго Гарено вид утонченный и аристократический. Впрочем, родословная Гарено, насколько было известно канцлеру, не блистала благородством. Однако это обстоятельство волновало мессира Липа меньше всего. Лет двадцать назад кто-то в случайной и пустой беседе упомянул в его присутствии имя молодого, но подающего надежды легиста. Канцлер уже не помнил ни содержание разговора, ни имени собеседника — это были малозначащие детали. Какое-то дело о наследстве, давняя тяжба, семейные склоки. Однако восторженный отзыв о блестящем юристе в память запал. Он вытащил Гарено из затхлой атмосферы провинциального захолустья, сделал своим советником и не прогадал. Третий сын мелкого судейского чиновника, оказался не просто хорошим законоведом, он был необыкновенно, поразительно талантлив. Его помощь в раскрытии заговора Смелых была бесценна, а собранные улики позволили обвинить, примерно наказать Магистра и всех членов Капитула. Суровый вердикт был встречен без воодушевления, однако голоса недовольных заглушил тяжкий груз представленных общественности доказательств вины. Торберт Лип до сих пор с восхищением вспоминал виртуозно подобранные Гарено показания свидетелей и признания обвиняемых. При этом мэтра Гарено совершенно не волновало то обстоятельство, что большая их часть выбита под пытками, а остальные сочинены в имперской канцелярии. Поразительная смесь беспринципности и профессионализма.