Пить мы начали в Ялте, и каким образом очутились в зоне вечной мерзлоты, никто из нас не имел ни малейшего представления. Однако водки у нас было предостаточно. А задумываться над бренностью судьбы и смыслом жизни начинаешь только тогда, когда кир кончается. Так что мы пока просто пили. Спали. Блевали. И снова пили.
Я очнулся, оттого что за окном очень сильно что-то завывало. Зелёными ритмами горячей самбы в пьянку ворвалась метель. Сначала я подумал, что это просто белая горячка, а не чёрная латиноамериканская музыка колючей стужи, но, выйдя во двор, понял, что разум мой, хоть и отправивший в отпуск память (за мой счёт), по-прежнему работает. На воле свирепствовала метель. Кони замёрзли, джип сломался, а железнодорожные пути замело.
Осталась только водка, да пельменей килограмм триста, чтобы не умереть с голоду. Откуда взялось сие изобилие, мы не знали. Люди, вообще, крайне редко размышляют над тем, откуда берётся то, что уже есть. Вопросы приходят значительно позже: лишь, когда лишаешься того, над возникновением чего никогда не размышлял.
На исходе второй недели нашего заточения Алик посетовал на то, что в нашем бунгало нет телевизора.
– Зачем тебе телевизор? – спросил его Костя, разливая по стаканам водку.
– Телевизор – это новости, – многозначительно произнёс Алик и выпил.
– А новости – это политика, – поддержал я после пельменя, которым закусил, беседу.
– Политику придумал Березовский, – сказал Костя, разливая по стаканам водку, – для того, чтобы отмывать свои бабки.
– А как же Америка? – многозначительно произнёс Алик и выпил.
– А что Америка? – поддержал я беседу и, закусывая, отправил уже не горячий, но ещё тёплый пельмень себе в рот.
– Вы что, не читали Пелевина? – спросил Костя, разливая по стаканам водку, – Америку тоже придумал Березовский для того, чтобы отмывать свои бабки.
– Что-то ты часто наливаешь, – многозначительно произнёс Алик, но при этом все-таки выпил.
– Да, – поддержал я беседу и отправил уже не тёплый, но ещё не холодный пельмень себе в рот.
– А что ещё делать? – спросил Костя и опять налил.
– Ну! – многозначительно промычал уже никакой Алик и снова выпил.
– А и действительно. Что ещё делать? – поддержал я после пельменя, которым закусил, беседу, – кстати, пельмени совсем остыли.
И мы взялись за их приготовление. Вернее, взялся за это хозяйство я. Поставив на огонь кастрюлю с водой, и не дожидаясь, пока закипит вода, я высыпал в неё пельмени. Затем, немного подумав, я отправил туда же щепотку соли и, закурив, стал ждать.
Ждать пришлось недолго. Через полчаса я извлёк из кастрюли один огромный пельмень, который Костик есть наотрез отказался. Это только голод – не тётка. Всё остальное является нашими непосредственными родственниками, которыми иногда можно и пренебречь.