— С дороги.
Правда вонь, окружившая и возок, и тощего с обломанным рогом вола, и хромого оборванца, что тянул вола за ярмо, сама по себе была предупреждением. Щербатые копыта с пристуком ступали по мостовой, стонали колеса по горбылю, покрикивал золотарь, а редкие прохожие, каковым случилось оказаться рядом, спешили зажать нос и убраться подальше. И белобрысый парень неместного виду не стал исключением. Отмахнувшись от мух, он нырнул в щель между домами. А в следующее мгновенье от серой стены на противоположной стороне улицы отделилась тень, которая кинулась наперерез волу, едва не угодив под копыта, треснула по носу животину, выругалась даже, а потом взяла и исчезла. Золотарь даже ненадолго выпал из привычной дремы, огляделся — улица была пуста. Гудели мухи, плескалась дерьмо в бочках, каменели коростой воловьи бока. И улочка тянулась вперед, чтобы, свернув налево, к рынкам, брезгливо скинуть едва приметную дорожку направо — к сточным канавам и выгребным ямам. И никаких тебе теней, обыкновенно все.
— С дороги, — прикрикнул золотарь, прервал зевок и, сплюнув муху, что залетела в раззявленный рот, погрозил волу хворостиной.
День обещал быть долгим.
Уже к вечеру, когда горячий южный ветер сметет с ям и вонь, и клубы гнуса, принеся недолгое облегчение, случится происшествие иное, которое оставит в душе золотаря куда более глубокий отпечаток.
— И вот что говорит харус Иннани! — вещал с перевернутого бочонка молодой парень, прижимая к груди обрубок руки. Судя по тому, что сквозь тряпье проступали-таки бурые пятна, то рубили недавно. — А говорит он, что когда тегину в верности клялися, то клятва эта ненастоящею была.
Золотарь присел, достал из-за пазухи сверток с сыром — за день успел сплюснуться в лепешку — и принялся жевать. Медленно, отколупывая по крошечке, чтобы потянуть минуты отдыха.
А человек на бочке говорил. Хорошо говорил, красиво.
— Потому как святотатство великое свершилось! Легли одеяния священные на плечи наймитов, а те и кровь пролили невинную.
Опасно говорил.
— А потому и отвернулся Всевидящий от Наирата!
— Брешешь, — кинули в говоруна комком грязи, но не попали. — Когда то было!
— А для Всевидящего что год, что миг — едино! Не уйти святотатцам от возмездия его! — Парень воздел культяпку в гору. — И харус Иннани о том говорит! И весь мир говорит! Слушайте люди!
Золотарь послушал. Ничего, ворчит усталая толпа, трещит солома в воловьем рту, звенят мухи.
— Слушайте, что скажу я вам! При Дальних Озерцах у мельничихи младенчик родился о трех глазах, два как у человека, а третий — вот тут, — ткнул себя пальцам промеж бровей кудлатых. — И плакал горько над миром и людьми, особо из лба, так потом и помер. А как помер, то из Каваша крысиный исход случился, повылазили из нор и камор, волною пошли. А вел их крысяк преогромный, белый-пребелый, который ни котов, ни собак, ни будь бы кого не боялся!