А Александру Дмитриевичу ясно вспомнился тот солнечный апрельский полдень. Амфитеатр самой большой институтской аудитории. Лекцию по физиологии читала крупная, широкоскулая армянка — заведующая кафедрой, профессор. В конце первого часа кто-то заглянул в дверь и вызвал ее из аудитории. Через несколько минут она вернулась и крупно, размашисто написала на кафедральной доске: «В космосе гражданин Советского Союза, русский, майор…» А потом… Потом было что-то вроде Дня Победы. Не до лекций было уже потом. Тем более что через какой-нибудь час Он приземлился здесь, рядом, в десятке километров от города.
И еще вспомнился Александру Дмитриевичу маленький курьез того апрельского дня. Вечером по пути домой он забежал в мастерскую к умельцам-стеклодувам, которая была в подвале институтского здания. Надо было получить от них заказ — какую-то комбинированную реторту. Ребята были явно навеселе. Разговор шел оживленный и, судя по пивным бутылкам и по коврику из рыбьей чешуи под ногами, долгий. Александр Дмитриевич был доволен вовремя смонтированными склянками, и вообще настроение было у него праздничное, поэтому и спросил у ребят, стараясь быть с ними на одной волне:
— Ну как вам сенсация, ребята?
— Какая? — спросили они дружно.
— Ну… человека я имею в виду.
— Что за человека?
— Который в космосе?
— Мужики, у него жар!
— Выпей-ка, братец… — кто-то протянул ему стакан.
И когда он понял, что они ни о чем не знают, даже не предполагают того, что еще утром стало явью, когда он поднялся вверх по ступенькам на воздух, ему стало смешно, и грустно, и страшно. Просидеть в такой день в подземелье, в добровольной колонии нестрогого режима — это ли не страшно?
Но тогда еще он не знал, что ему придется дважды встретиться с космонавтом номер один, а впоследствии, во время работы над очерком, и с его старшим братом. И теперь смотрел он на этого красивого и сильного русского парня, космонавта, номер которого давно уже перевалил за полсотню, внимая его словам, и думал о том, что больше всех довелось ему совершить и испытать на сегодняшний день. И в космосе дольше всех, и в открытом космосе, вне корабля, и задачи его были посложнее, чем у других, и сверхзадачи… А вот поди ж ты, пройдет месяц-другой — и забудут о нем люди. Нет, нет, не забудут, конечно. Привыкнут. А вот имя Первого вечно и незыблемо. И так же нетленно, как имя Пушкина.
…Смеркалось, когда Александр Дмитриевич подошел к елочному базару. Шеренга елей, выстроенных по ранжиру вдоль забора, поредела. И облюбованной им красавицы не было. «Примостилась уже где-нибудь на балконе, — подумал он. — А может, уже примеряет наряд…» Постоял возле елок, понаблюдал. И пошел, не оглядываясь, к остановке.