– Странно. Он был хорошим портным. Он руководил швейным цехом, ткацкой фабрикой в Гросс-Розен. Почему же у него не получилось?
– Я могла бы ответить, что виной всему послевоенная экономика, но это была бы не чистая правда. Наша община, сорок процентов Хшанува, с которой я выросла, исчезла. Как и во всех небольших польских городках, еврейскую коммуну вырвали с корнем. Депортировали. Отправили в лагеря. Многие годы нацисты вели пропаганду, уверяя всех, будто евреи против Христа. Людей убеждали, что не следует иметь с ними дело. На плакатах их изображали мерзкими, хитрыми, грязными чудовищами, которые разносят болезни.
Те немногие из нас, кто вернулся после войны, столкнулись лицом к лицу с городом, в котором более десяти лет насаждали и поддерживали нацистскую пропаганду. Многие винили в развязывании войны евреев. Они даже считали, что война – это попытка Гитлера избавить Европу от еврейской чумы. Пропагандистская машина Геббельса работала очень эффективно. Я не утверждаю, что так думали все, конечно, были исключения, но чаще всего жители польских городов неприязненно относились к выжившим после войны узникам. И мне, и Давиду было ясно, что нам здесь не рады и что мы не сможем влиться в жизнь нееврейского Хшанува.
У Давида была мастерская, но он не мог конкурировать с ателье на противоположном конце площади, которым владел католик. Денег не хватало. Не знаю, как он их зарабатывал, – наверное, я и не хотела знать. Давид стал заниматься контрабандой сигарет.
– Шутите? Он был контрабандистом?
Лена засмеялась и, забавно смутившись, зажала рот рукой.
– Да. Мой муж был пиратом. Он уходил глубокой ночью, встречался с кем-то, а возвращался с пачками сигарет. Потом продавал их русским и по всему городу. Он зарабатывал достаточно, чтобы мы не нуждались, но мы оба понимали, что в Хшануве для нас жизни нет.
Польша стала сателлитом СССР, страной за «железным занавесом», и Сталин назначил министров в правительство. Они тоже на дух не выносили евреев. Коммунизм и антисемитизм, который скрывался под этой личиной, заставили нас задуматься над эмиграцией в другую страну. Брат Давида еще до войны эмигрировал в Нью-Йорк, а сейчас жил в Чикаго. Мы решили ехать к нему, но нужна была виза, а в 1945 году получить ее было невозможно.
В течение нескольких лет западные страны установили строгие квоты на эмиграцию, особенно для евреев. После войны Великобритания, Канада и США продолжали устанавливать эмиграционные квоты для беженцев из Европы и не спешили их пересматривать. Давид решил, что самый быстрый способ попасть в Америку – оказаться в лагере перемещенных лиц, а уже потом получать визу.