“Не дайте Киту пропасть!” — хочется мне крикнуть офицерам. — “Не дайте никому из них пропасть! Даже когда они будут сами зарабатывать деньги, всегда, всегда позволяйте им видеться с вами”.
Он стоит, глядя на автомобиль, будто пытаясь вернуть нас, а я вижу, как он быстро уменьшается, когда расстояние между нами растет. Вскоре мой младший брат превращается лишь в крошечное пятнышко вдалеке, а потом я больше его не вижу.
Мы останавливаемся на большой стоянке, заполненной различными видами полицейских машин. И снова меня крепко хватают за руку и вытаскивают. От боли в переполненном мочевом пузыре я морщусь, когда стою, ветер на голых руках вызывает у меня дрожь. Через бетонированную площадку меня ведут к какому-то черному ходу, по короткому коридору и через дверь с надписью “КАБИНЕТ ПО ОСОБО ВАЖНЫМ ВОПРОСАМ”. За высоким столом сидит еще один офицер в форме. Два офицера по бокам от меня обращаются к нему “Сержант” и сообщают о моем преступлении, но к моему огромному облегчению он едва смотрит на меня, машинально вбивая мои данные в компьютер. Мне снова зачитывается мое обвинение, но когда меня спрашивают, все ли мне понятно, мой кивок не принимается. Вопрос повторяется, и я вынужден ответить вслух:
— Да.
На этот раз я выдавливаю только шепот. Вдали от дома и опасности дальнейшего расстройства Маи, я чувствую, что теряю силы, поддаваясь потрясению, ужасу, слепой панике сложившейся ситуации.
Следуют еще вопросы. Меня снова просят повторить мое имя, адрес, дату рождения. Я отвечаю изо всех сил, мой мозг, кажется, медленно выключается. Когда у меня спрашивают, где я работаю, я колеблюсь.
— Я… я не работаю.
— Ты на пособии по безработице?
— Нет. Я… я еще учусь в школе.
Тогда сержант поднимает на меня глаза. Под его проницательным взглядом у меня горит все лицо.
Далее следуют вопросы о моем здоровье и психическом состоянии — без сомнения, они считают, что только психопат способен на такое преступление. У меня спрашивают, нужен ли мне адвокат, и я тут же отвечаю мотанием головы. Последнее, что мне нужно, — это чтобы кто-то еще участвовал в этом, слышал обо всех ужасных вещах, что я сделал. В конце концов, я пытаюсь доказать свою вину, а не невиновность.
После того, как с меня снимают наручники, меня просят сдать все вещи. К счастью, у меня ничего с собой нет, и я чувствую облегчение, что не взял фотографию из комнаты. Возможно, Мая вспомнит о ней и сохранит в безопасности. Но я не перестаю надеяться, что она отрежет двух взрослых, сидящих на другом конце скамьи, от зажатых посередине пятерых детей. Потому что, в конечном счете, именно такой семьей мы и стали. В конце концов, именно мы любили друг друга, боролись за то, чтобы быть вместе. И этого достаточно, более чем достаточно.