Ложь — легкая часть: заставлял Маю держаться подальше от школы, каждую ночь ложился с ней в постель, снова и снова повторял ту же угрозу, когда она умоляла меня оставить ее в покое. Вот тогда я должен рассказать им правду, которую не решался говорить — нашу правду, наши самые сокровенные тайны, наши самые близкие мгновения, драгоценные маленькие детали наших кратких идиллических моментов вместе. Именно на этих моментах я заикаюсь и дрожу. Но я заставляю себя продолжать, несмотря на то, что больше не могу сдерживать слезы, они катятся по щекам, а мой голос начинает дрожать от сдавленных рыданий, несмотря на то, что к их взглядам отвращения примешивается жалость.
Они хотят знать каждую подробность. Время в постели, наша первая ночь вместе. Что я делал, что она делала, что я говорил, что она говорила. Что я чувствовал… Как отвечал… Как мое тело отвечало… Я говорю им правду, и кто-то лезет в мою грудь и начинает медленно разваливать меня на части. Когда мы, наконец, доходим до утренних событий, когда дело доходит до того, что они называют “проникновением”, мне хочется умереть, чтобы прекратить боль. Они спрашивают меня, использовал ли я защиту, кричала ли Мая, сколько это продолжалось… Это так больно, кажется настолько унизительным, совершенно оскорбительным, что меня тошнит.
Кажется, что допрос тянется несколько часов. Похоже, уже самый разгар ночи, а мы заперты в этой крошечной душной комнате навечно. Они по очереди выходят за кофе или закусками. Они предлагают мне воду, от которой я отказываюсь. В конце концов, я так измотан, что могу лишь сосать два средних пальца, как делал, когда был маленьким, и сползать по стенке, у меня абсолютно хриплый голос, лицо липкое от высохшего пота и слез. Сквозь густой туман я слышу, как они сообщают мне, что меня сопроводят обратно в камеру, и допрос будет продолжен завтра.
Диктофон выключен, заходит еще один офицер, чтобы забрать меня, но несколько минут я даже не могу подняться на ноги. Инспектор Саттон, который большую часть времени оставался холодным и бесстрастным, вздыхает и качает головой с выражением, граничащим с жалостью.
— Знаешь, Лочен, я работаю здесь уже многие годы и могу сказать, что ты испытываешь угрызения совести из-за того, что сделал. Но боюсь, все это уже слишком поздно. Ты не только обвиняешься в совершении очень серьезного преступления, но и твои угрозы, похоже, настолько запугали твою сестру, что она подписала заявление, в котором клянется, что ваши сексуальные отношения были полностью по обоюдному согласию и спровоцированы ею.