– Где бы я ни видел очередь, всегда в нее встаю, без разницы, что продают, просто потому, что в конце я что-нибудь получу, – пошутил он.
Мы начали попрошайничать с дома какого-то богача. Он позвонил в звонок. Открывший дверь человек вместо приветствия воскликнул: «О, пан доктор, вы меня просто убиваете!» И Корчак спросил его, что может быть хуже, чем быть стариком, и потом ответил, что хуже – быть стариком евреем. А что хуже этого? Быть стариком евреем без гроша в кармане. А еще хуже? Стариком евреем без гроша в кармане, да еще и без смекалки. А хуже этого быть стариком евреем без гроша в кармане, да еще и без смекалки да с большой семьей. А еще хуже этого, если вся семья – это одни дети. А самое ужасное – если все эти дети пухнут с голоду.
Человек исчез в проходе и вернулся, принеся немного денег и бросив их в мешок, который протянул Корчак. Затем богач попросил прощения, пожелал хорошего утра и захлопнул двери, пока Корчак разглядывал содержимое мешка.
Затем он повел меня к следующему дому. Он сказал, что сам имел состояние, пока его отца не пришлось положить в психиатрическую больницу. Вот тогда-то он и узнал, каково это – обращаться за помощью к взрослым. Взрослый имел привилегированное положение, с которым приходилось бороться. Подростком он много слышал о пролетариате, но самым первым пролетарием является ребенок. Ребенка угнетали даже те, кто его любил. В тот самый момент он решил, что станет отцом для сирот и будет всегда работать для тех, кого следовало бы ставить на первое место и кто всегда пасет задних.
– Как и ты, я всегда и во всем был медлительным, – сказал он. – Когда моя бабушка смотрела за тем, как я делал работу по дому, она всегда говорила: «Эй ты, философ».
– Когда отец звал меня чем-то помочь, он всегда говорил: «Эй! Халтурщик!» – сказал я ему.
– И ты всегда приходил ему на помощь, – сказал он.
– Мне не нравилось работать, – сказал я ему.
– Самым ленивым человеком, которого я видел в своей жизни, был человек по фамилии Крылов, который провел всю свою жизнь, лежа на диване, а все его книги лежали под диваном, – сказал он. – Он просто доставал первую попавшуюся книгу из-под дивана и читал все, что попадалось.
Мы ходили по другим домам, и когда люди, которые открывали дверь, говорили «нет», мы отказывались уходить. Он просто повторял: «Но мои дети. Мои дети». Я думал о моей маме.
– Стой смирно, пока я разговариваю, – говорил он между домами.
В обеденное время мы стали в дверях кафе и начали кричать: «Есть ли здесь хоть кто-нибудь, кто поможет моим детям пережить зиму?» И мужчина подозвал его к себе, а потом он начал подходить к другим, благодаря тех, кто давал что-нибудь, и комментируя все, что бросалось в мешок: «Этого не достаточно, не достаточно». Вечером мы остановились у почтового отделения, чтобы пройтись по посылкам, которые уже нельзя было отослать после того, как их раскрыли немецкие солдаты.