Я толкнул его так сильно, как только мог.
– Ты говорил, они не будут охотиться за контрабандистами, – сказал я.
Он поправил воротник и вытянул подбородок.
– Немцы делают то, что считают нужным, – сказал он. – А тебе нужно помнить, как избежать того, чтобы они не делали это с тобой.
Он сказал, что мне следует принять от него приглашение выпить чашку горячего шоколада, и затащил в кафе дальше по улице.
В кафе было достаточно народу и столько тепла от печки, что по окнам бежали струи конденсата. Перед входом сидел мальчик, сложив ноги по-турецки, а рядом с ним на развернутом носовом платке лежал младенец, перевернувшись на бок и трепеща, словно голубь. Зайдя внутрь, мы сели друг напротив друга, и он дал мне салфетку промокнуть глаза.
– Ты ревешь больше всех моих знакомых, вместе взятых, – сказал он.
К нашему столику подошла женщина, и он сказал:
– Смотри, она таскает с собой собственную фотографию с прошлых светлых дней, чтобы показать, во что теперь превратилась.
Когда подошел официант, Лейкин заказал за меня. Он спросил, слышал ли я что-нибудь о Любеке, и когда я ответил, что нет, рассказал, как британцы, предварительно убедившись, что поблизости нет немцев, разбомбили его подчистую. Когда я ничего не ответил, он сказал, что в Службе Порядка все, хоть пессимисты, хоть оптимисты, считали, что в конце концов Германия проиграет, только пессимисты утверждали, что прежде, чем это случится, Германия захватит контроль над миром. Оптимисты говорили, что немцы устроили тотальную войну в Польше, молниеносную войну во Франции, частичную войну в Англии и фатальную войну в России. Он сказал, что на стенах начали писать «1812», год, когда потерпел поражение Наполеон.
Он сказал, что спрашивал у Витоссека, когда, по его мнению, кончится война, и Витоссек ответил – когда немцы будут есть раз в день, а евреи – раз в месяц.
Когда принесли горячий шоколад, он предложил выпить за радостный повод, а когда я спросил, что за радостный повод он имеет в виду, он ответил, что продвинулся по служебной лестнице и теперь его назначили заместителем Шеринского. Можно сказать, что теперь он стал вторым человеком во всей желтой полиции.
– Это так, для светской беседы, – сказал он наконец, когда я и на это промолчал.
Я сказал ему, что должен возвращаться.
Он сказал, что я им нужен для патрулирования некоторых районов на всякий случай, если понадобятся мои достигнутые в нелегкой борьбе знания.
– Ты хочешь, чтобы я тебе помог убить еще кого-нибудь? – спросил я.
Он поинтересовался, собираюсь ли я пить горячий шоколад, и, когда я промолчал, выпил его сам.