Исчезнут ее разметавшиеся волосы, поблескивающие в темноте. Исчезнет выпавшая ресничка — черточка на щеке. Исчезнет след от ожога — маленький шрам на пальце чуть ниже ногтя, ровно покрытого лаком. Прекратит свое движение ее душа, благодаря которой все это существует. Вот о чем я хочу поговорить. О том, о чем обычно люди не любят разговаривать.
Лишь бы только она жила.
Завтра смогу обо всем ей рассказать.
И в эту секунду нежным голосом Ящерица произнесла:
— Спокойной ночи.
А я-то думал, что она спит. От удивления мне расхотелось спать. Я принялся рассматривать ее. Она лежала с закрытыми глазами и даже сейчас, хотя я знал, что она не спит, казалась мне спящей. Я тоже пожелал ей спокойной ночи. В ответ она пробормотала:
— Знаешь, после смерти я попаду в ад.
— Ничего страшного. — Наверное, это было слабым утешением.
— Я тоже так думаю. В аду у меня будет гораздо больше пациентов.
Буквально через несколько мгновений ее дыхание стало размеренным, как бывает у спящих людей. Лицо приняло детское выражение.
Я еще немного полюбовался ею, а затем несколько минут плакал о нашем детстве.
В тот день я, мучаясь жестоким похмельем, до вечера пробездельничал.
Я зарабатываю себе на жизнь сочинением текстов. По правде говоря, в тот день у меня была срочная работа — написать пару десятков предложений, поясняющих снимок известного фотографа. Однако голова моя раскалывалась, и как я ни старался выполнить свой трудовой долг, так и не смог плениться таинственным миром разбушевавшихся на фотобумаге волн.
Такому, как я, несколько странно посвящать себя работе, на которой приходится общаться с людьми. Особенно если речь идет о людях, делающих как раз то, что им самим нравится. Почему-то мне всегда кажется, что они подсматривают, заглядывают прямо в меня — «а что это там творится у него в голове?» По-моему, между такими людьми уже заранее существует некая договоренность. Уговор с незапамятных времен.
Как бы то ни было, в тот день, не вылезая из постели, я любовался прозрачностью осеннего неба. И такой необъятной — неохватной взором — была эта прозрачность, что отчего-то я почувствовал, будто меня предали и продолжают предавать.
Соседский ребенок занимался музыкой — фальшиво плакала скрипка. Нота, растворяясь, плыла по голубому небу, отражавшемуся в моем сердце. И чем фальшивей, чем неуклюжей была эта нота, тем неотвратимей достигала она той сияющей голубизны, которую видишь и с закрытыми глазами.
Если же я слушал скрипку, закрыв глаза, то к образу голубого неба примешивались также воспоминания о ресницах одной женщины, которую я близко знаю.