— Бля-я-я… Хватятся, на вертоле догонят. Ещё и посекут с 'калашей'. Чёрт наш не простит ни за что. И морпех этот пассажиром — крутой парень.
— А мы спешить не будем. Рассчитаем, посчитаем, подготовимся, выгадаем момент, вертол стреножим и тогда…
* * *
— Сто десять лет!? — Константин Иванович Престин только покачал головой, стараясь не смотреть на собеседника, посчитав, что тот немного не в себе, — ваш корабль способен проходить не только через льды, но и через время?
— Это было какое-то природное явление, феномен — вдруг всё заволокло белым свечением, экипаж потерял сознание, судно шло неуправляемым! А когда мы очнулись, через несколько часов выяснили, что уже здесь. В девятисотых.
Капитан ледокола вовсе не пытался что-то доказывать и убеждать — говорил с такой печалью и задумчивостью, что почему-то хотелось ему верить.
При упоминании о 'белом свечении' вежливая улыбка Престина похолодела и моментально сползла с лица. Он немедленно вспомнил уже наблюдаемую им ранее аномалию, пришибленную команду норвежской шхуны и уходящий во льды красный силуэт.
Рука непроизвольно дёрнулась перекреститься. В благоговении. Потому что сотворить подобное под силу только богу или дьяволу, а белый свет всегда ассоциировался с божественным проявлением.
И пусть Константин Иванович ещё не принял это поразительное физическое явление на веру, оно ещё не уложилось в голове, но он уже пробовал его на вкус своего разума, теперь иначе оценивая этот потрясающий ледокол, его тоннаж и мощь силовых установок. По-другому смотря на непривычную обстановку и предметы непонятного назначения.
— Сто десять лет! — Повторил он чуть тише, но казалось что эти 'сто десять' теперь обрели весомость всех тех десятков лет, ещё не прожитых, но уже как бы случившихся, — сто десять лет смены дня и ночи, закатов и рассветов…
Вдруг нестерпимо захотелось расспросить, расспросить: 'а что же будет, как дальше жить-то будем?'…, и о себе захотелось…, но тут же устыдился собственной гордыни:
'да кто я таков, чтобы обо мне помнили потомки!'.
Воображение прыгнуло амплитудой и снова упало в скепсис. Взяв себя в руки, отогнав волнующее наваждение и свою наивность, Константин Иванович как можно строже заявил, покачав головой:
— Мне трудно принять ваши слова на веру. Крайне трудно. Извольте…
— Да, етит твою! Иные вопросы без бутылки крепкого не разрулить и не понять! Мне проще показать, чем сказать, чтобы вы поверили, — Чертов залпом выплеснул позабытый и остывший кофе. Отыскал взглядом буфетчика, который подав напитки и булочки 'спрятался на стрёме' за стойкой раздачи, сделав ему знак, указал на телевизор, — поставь чего-нибудь.