Не переставал отец ждать и подкрепления — Юлюса.
Он всё время спрашивал Антанаса, знает ли тот что-нибудь о сыне.
— Сгинул парень, — отвечал дворник и с пьяной улыбкой добавлял: — А может, в Германию вместе с его высокопревосходительством президентом и всеми министрами и генералами смылся.
— Ну уж, ну уж, — успокаивал Антанаса отец. — Наверное, где-нибудь с девушкой милуется. Побалуется и вернётся.
— Дай-то Бог, понас Салямонас! Пророчица Микальда предсказала, что этим летом мир рухнет! Вы, евреи, в это не верите и поэтому больше всех пострадаете.
От суеверий Антанаса всегда веяло гибелью, безысходностью, но они почему-то заставляли задуматься над тем, что уже произошло, ведь в Польше и во Франции прежний мир и впрямь рухнул. Над Варшавой взметнулся штандарт со свастикой, а по Елисейским полям победно маршируют немецкие солдаты. Живы ли ещё Айзик и Сара, их мальчики Берл и Иосиф?
В тот предвечерний час дворник Антанас долго бы втолковывал портному вещие пророчества Микальды, если бы вдали не замаячила знакомая фигура Шмулика.
На сей раз обошлось без родственных объятий и поцелуев, только моя мама всплакнула.
Отец познакомил своего шурина с Мейлахом и его Малгожатой.
— Они беженцы из Польши.
— Очень приятно, но больше, я надеюсь, вам никуда не надо будет бежать. Тут же не беспомощная Польша, не бывшая игрушечная Литва, а могучий Советский Союз. Его самая сильная в Европе армия вас в обиду не даст.
— Как говорили у нас в Варшаве, надеемся и мы, — скупо улыбнулся Мейлах.
— Понял, — холодно ответил Шмулик, который ждал, очевидно, от них проявления большей благодарности к могучему Советскому Союзу и доблестной Красной армии.
Мама накрыла на стол. Все стали пить из расписных чашек чай и есть её фирменный пирог с чёрным изюмом.
— Кушай, Шмулик, — угощала брата мама. — В тюрьме пирогов ведь не было, так что старайся теперь наверстать за потерянные три года. Если будешь чаще приходить к нам, глядишь, и наверстаешь.
Шмулик прищурился, посмотрел на моего отца, задержал взгляд на Малгожате и сказал:
— Хорошие были времена. Сидишь, вдеваешь нитку в иголку и шьёшь. Но они закончились! Сейчас надо заново перешивать жизнь. И не всегда придётся орудовать иголкой, порой понадобится пистолет.
Все дружно прихлёбывали чай, возразить Шмулику никто не решался. Но ведь даже если кому-то вздумается перестрелять ворон, от этого только кладбище осиротеет и даже мёртвые прослезятся. Кого же Шмулик пытается так «перешить»? Фабриканта Элиёгу Ландбурга, который не получил американскую визу, потому что консульству Соединённых Штатов новые власти велели за сорок восемь часов убраться из Литвы? Или реб Эфраима Каплера, который, к несчастью, унаследовал от своего родителя Рахмиэля этот кирпичный трехэтажный дом и два магазина — галантерейный и мануфактурный?