— Немцы на пороге, а отсюда вроде бы никто никуда не убегает, — сказал отец. — Или евреев тут сроду не было?
— Пока, видно, не убегают. Высиживают свою беду. Ждут, когда она вылупится. Но мы здесь останавливаться не будем, — пригасила его осторожные надежды не склонная к преувеличениям мама.
Не отделяясь от солдатской колонны, мы прошли по Режице до вокзала и решили переночевать в зале ожидания, а назавтра, дождавшись какого-нибудь товарняка, добраться до узловой железнодорожной станции — Двинска.
Я и Мендель от усталости валились с ног и сразу уснули на вокзальных скамьях. Наши измученные родители дремали сидя.
Утром отец отправился в город на промысел — добывать пищу, прихватив на всякий случай отрез английской шерсти. Были у него и рубли, но продавцы их не брали уже в Йонаве. Оказалось, что и тут, достаточно далеко от линии фронта, лавочники на эту терпящую поражение валюту смотрели косо, чуть ли не с откровенным презрением, и не желали её принимать, предпочитали серебро и золото, которые хороши при любой власти.
Ни серебра, ни золота у отца не было, но ему удалось поменять отрез на три буханки ржаного хлеба с тмином и несколько кругов ливерной колбасы. Пайки, которые отец выдавал на обед, были разные: детям — кусок побольше, взрослым — поменьше, но никто не роптал. Все надеялись, что в Двинске рубль устоял, и ждали попутного товарного состава.
Поезда ходили редко.
Зал ожидания смахивал на тюрьму без решёток и надзирателей, с той лишь разницей, что никто из беженцев не знал, к какому сроку он приговорён. Ни мы, ни Селькинеры не отчаивались, верили в удачу — машинист сжалится и подберёт нас.
Незадолго до того, как судьба проявила к нам благосклонность, к нашим скамьям подошёл молодой худощавый мужчина в чёрном лапсердаке и глубоко надвинутом на глаза картузе. С висков у него стекали извилистые струйки смоляных пейсов, а из-под верхней одежды свисали нити цицес[55]. В руке у незнакомца был молитвенник в кожаном переплёте.
— Меня зовут Меир Жабинский, — представился он, поглаживая пейсы. — Я учился в Паневежской ешиве. Тысячу раз извините… Позвольте, как еврей евреям, задать вам один щепетильный вопрос.
— Задавайте. Как известно, вопросы у евреев бесплатные, — сказал Велвл.
— Скажите, пожалуйста, в России есть ешивы, синагоги и, не про нас будь сказано, хевра кадиша[56]?
Отец пожал плечами.
— А что? — снова с подковыркой в голосе полюбопытствовал сапожник. — Разве это для нас сейчас главное?
— Главное, не главное… Молиться в одиночестве, конечно, не воспрещается, славить Господа можно повсюду. Но лучше, когда все сообща творят молитву в Божием доме.