— Как же мы полетим? На этот раз меня охраняли очень тщательно. (Я не буду больше воспроизводить ее чириканья нотами, все равно я их толком не помню).
Крошка с энтузиазмом рассказала ей о скафандрах, а я стоял как болван и слушал, а мой живот медленно леденел. То, что раньше было всего лишь вопросом применения силы для убеждения Крошки, превратилось сейчас в неразрешимую дилемму. Теперь я ни за что не ушел бы без Мэмми, как ни за что не ушел бы без Крошки…
Но у нас было всего лишь два скафандра. Да будь их хоть три, наш земной скафандр сгодился бы ей не больше, чем змее роликовые коньки.
Мэмми мягко напомнила, что ее скафандр уничтожен. И начался поединок. Очень странный поединок — между мягкой, деликатной, любящей, разумной и непреклонной Мэмми, с одной стороны, и Крошкой, развернувшейся на всю катушку в роли вопящей, капризной, ужасной девчонки, с другой стороны. Я же просто стоял рядом жалким зрителем, не имея возможности даже быть арбитром.
Поняв ситуацию, Мэмми сразу же пришла к неизбежному выводу. Поскольку идти ей было не в чем, да и вряд ли она сумела бы уйти так далеко даже в своем скафандре, единственным выходом для нее было остаться здесь, а нам немедленно уходить. Если мы дойдем, то, возможно, сумеем убедить своих, что опасность со стороны Червелицего и K° действительно существует, а в таком случае, ее, может быть, удастся спасти, что было бы мило, но вряд ли станет основной целью операции.
Крошка наотрез отказалась даже выслушивать какой бы то ни было план, предусматривающий расставание с Мэмми. Если Мэмми останется, то и она с места не сойдет.
— Кип! Ты пойдешь за помощью! Торопись! А я останусь здесь!
— Ты же знаешь, что это невозможно, Крошка.
— Ты должен. Обязан! Ты пойдешь! А если нет, то я… я больше с тобой не разговариваю!
— Если я пойду, то сам перестану с тобой разговаривать. Нет, Крошка, пойдешь ты.
— Ни за что!
— Да заткнись ты хоть для разнообразия! Пойдешь как миленькая, а я останусь здесь охранять вход и сдерживать противника, пока ты не вернешься с подмогой. Только поторопи их.
— Я… — она заплакала, и вид у нее стал донельзя расстроенный и обескураженный. Потом она бросилась к Мэмми, всхлипывая: — Вы меня совсем больше не любите!
Что показывает, насколько она утратила способность мыслить логически. Мэмми запела ей что-то ласковое, а я подумал, что последние наши шансы на спасение убывают по мере того, как мы продолжаем спорить. В любое мгновение мог вернуться Червелицый, и, хотя я и надеялся успеть уложить его, когда он сунется в корабль, он почти наверняка будет не один, и мне не устоять. Так или иначе, нам не уйти.