— Даша, забирай-ка ты его и ступайте с огорода. Отмой там его хорошенько да рубашку чистую надень.
После обеда Николку уложили спать, и Даша опять стала помогать родителям на огороде. Папу совсем загоняли. Он быстро подкапывал кусты на одном рядке и, пока Даша с мамой выбирали из земли клубни, хватал полные вёдра и нёс во двор, под навес, где картофель рассыпали для просушки. Возвращается — рядок уже к концу подходит, у Даши с мамой опять вёдра полные: «Поторапливайся!»
— И-го-го! — папа взбрыкивает ногами, как конь, хватает вёдра и, согнувшись, мчится во весь опор, а Даша с мамой хохочут до упаду.
«Вот уж пустосмешки, — непременно бы сказала баба Устя. — Чем смеяться, лучше бы картошку в земле не оставляли». В прошлом году с нею картошку копали, так каждую лунку, бывало, проверит баба Устя, и уж случись ей найти пять-шесть заваленных землёй картофелин — не оберёшься воркотни: «Подёнщики, пра слово, подёнщики, своего добра не жалеют…»
— Мама, гляди, к нам какой-то «газик» едет! — заметила Даша.
— Кто бы мог быть? — удивилась мама, разгибаясь.
В машине, рядом с шофёром, сидела женщина, боковое стекло кабины было опущено, и на ветру трепыхался конец газового малинового шарфа. «Газик» запрыгал по кочкам луговины и остановился у кромки огорода. Женщина в малиновом шарфе выскочила из кабины, вгляделась из-под руки в маму и Дашу и с криком «Наташенька!» побежала к ним, утопая высокими каблуками в рыхлой перекопанной земле. Глаза у мамы округлились, над бровью проступил шрамик.
— Фаечка! Родная моя! Да какими же судьбами!
Сёстры обнялись, расцеловались, и тут же тётя Фая, стоя, как цапля, попеременно то на одной, то на другой ноге, стала вытряхивать набившуюся в туфли землю.
— А вот и Павлик! — воскликнула мама: папа как раз вернулся с пустыми вёдрами.
Тётя Фая стала на обе ноги и протянула папе руку:
— Так вот кто у меня сестру украл.
— Никто её не крал, сама осталась, — буркнул папа, и уши у него побагровели.
— Ага! — Даше было досадно, что на неё до сих пор не обратили внимания. — Ага! Не зря Прошка гостей намывал, а то все на него «пустомойка, пустомойка».
— Племянница ты моя дорогая!
Руки у тёти Фаи были мягкие, как свежий калач. Перед глазами оглушённой, затисканной Даши болталось, как маятник, золотое сердечко медальона.
— Ну-ка дай я тебя получше разгляжу. — Тётя Фая отстранила Дашу и крепко надушенным платочком вытерла с её щёк следы губной помады. — Прямобровая, сероглазая, вся в нашу, губинскую, родню.
— А у вашей Али глаза голубые, — с облегчением вздохнула Даша: ей казалось, что даже изо рта у неё теперь идёт запах тёти Фаиных духов.