И Филипп, и «его превосходительство», и сам Моэм преодолели влечение к мазохизму, но у писателя осталась ненависть к тем, кто его так долго мучил, и он начинает мстить, и мстить очень остроумно, а для читателя - всегда интересно и неожиданно. Он впадает в противоположную разновидность алголагнии: из мазохизма в садизм - и, наверное, в этом есть логика. Ведь одно состояние является зеркальным отображением другого. Это, как в биохимии, где существуют оптические изомеры, обладающие одной и той же формулой, но одни отклоняют луч света влево, а другие вправо. Пусть читатель не думает, что садизм — это истязания только физические: драки, раны и синяки. Есть много разновидностей психологического садизма, когда другому человеку можно наставить столько психологических «синяков», что тот и жить после этого не захочет. В английском бракоразводном праве есть термин «умственная жестокость», являющаяся поводом для развода, то есть садизм или жестокость психологическая. Яркий пример такого типа жестокости вы найдете в рассказе Моэма «Змей», где садистка-мать портит жизнь своему любимому сыну, чтобы через него испортить жизнь молодой невестке, которую ненавидит.
Теперь должно быть ясно, почему первые три четверти книги «Бремени страстей человеческих» мазохист будет читать с удовольствием, а нормальный человек - с трудом.
Кстати, следует заметить, что, кроме мазохизма и садизма, есть еще и садомазохизм, когда человек испытывает удовольствие и причиняя страдания другому человеку, и сам испытывая страдания. А термин «алголагния», если его искать в сексологических словарях (например, словарь Шмидта «Либидо») или в соответствующих книгах по сексологии, всегда означает желание сексуального удовлетворения через ощущаемую или причиняемую боль. Но это частный случай. В широком понимании, это удовлетворение от страдания - или испытанного, или причиненного - любого происхождения, необязательно сексуального, хотя, конечно, и любовь, и страдание, и секс психологически тесно связаны. Но, пусть читатель из мо-
его анализа творчества Моэма не делает для себя далеко идущих эротических выводов. Сомерсет Моэм - большой художник слова, сложный философ, и пытаться подойти к нему с банальных позиций нельзя. А размышляя над его произведениями, попробовать понять, почему он был таким, а не другим, можно, и это увлекательное занятие.
Прав я в своих предположениях или это изощренная игра ума, пусть судит читатель. Но повторим слова Моэма: «Для того, кто интересуется душой человека, нет более увлекательного занятия, чем поиски побуждений, вылившихся в определенные действия».