– И чем он занимается, этот твой немец?
– Химическое производство. Директор по инвестициям химической коммерческой компании.
– А к нам-то зачем приехал?
– Так я же тебе и говорю: пощупать наш рынок и по возможности наладить партнерские связи. Короче говоря, толковый мужик, – подытожил Агеев, – хотя родился и вырос в России. Сам-то он из поволжских немцев будет.
Вошедший в роль Агеев мог бы говорить еще и еще, но уже и без того было видно, насколько заинтересовался «толковым немецким мужиком» Вассал.
– Так ты чего стучал-то? – уже на правах доброго хозяина спросил Вассал, пошире открывая дверь и жестом руки приглашая гостя в номер.
– Да ты понимаешь, какая фигня получается, – усмехнулся Агеев, входя во вполне приличный спаренный полулюкс. – После той нервотрепки, что нам утром менты преподнесли, мой немец кофейку захотел, а в буфете такое пойло из желудей, что не приведи господь. А у нас свой есть, он из Германии баночку привез.
– Так в чем же дело?
– В кипятке! Понимаешь, кипятильник забыл в Москве. Так вот и хотел спросить насчет кипятильничка. Нету, случаем?
– Делов-то! – засмеялся Вассал. – Конечно, есть.
– Так, может…
– Дам, но с одним условием, – опередил Агеева Вассал. – Приглашаете на кофе. Тем более что у нас есть бутылка коньяку.
– А ты разве здесь не один?
– С товарищем. До сих пор прийти в себя не может после этих ментов.
– Годится, – согласно кивнул Агеев. – Думаю, мой немец против не будет.
– А он по-русски лопочет? Агеев как на больного покосился на Вассала:
– Говорю же тебе: мужик родился и вырос в России, поволжский немец. А когда его родителям выпала возможность перебраться в Германию, все слиняли. Короче говоря, не хуже нас с тобой изъясняется. Так что давай свой кипятильник, и через пятнадцать минут ждем с бутылкой коньяку у себя.
Уже стоя в дверях, Агеев еще раз принюхался к специфическому запаху, которым, казалось, был пропитан весь номер. Пахло жженым лавровым листом.
На тех фотографиях из семейного альбома Чудецких, которые Марина показывала Голованову, рассказывая о своем Димке, в объектив фотоаппарата смотрел веселый, полный жизненной энергии парень, с интеллигентным, одухотворенным лицом, а сейчас… Если бы Голованов не знал, что тот Дима Чудецкий и сидевший в глубоком кресле Пианист – один и тот же человек, он бы не поверил.
Вяло поддерживая общий разговор, перед ним сидел чем-то страшно удрученный, затюканный, сникший молодой старикашка с совершенно невыразительными глазами, которому можно было положить с первого прикида и тридцать, и сорок, и шестьдесят годков одновременно. И только пальцы рук, тонкие, нервные и в то же время сильные, выдавали в нем того музыканта, фотографии которого украшали теперь жизнь его матери.