— Кто пусть не найдет? — хрипло спросил он и прочистил горло легким кашлем.
Такой вопрос показался мне странным, ибо ответ казался очевидным.
— Муж, — как само собой разумеющееся, ответила я.
— А яма на что? — отлепляясь от дверного косяка и шагая мне на встречу, продолжил изображать неведение Мидас.
Такого издевательства я выдержать не сумела. Отвернулась и зло закусила губу.
Настаивать на ответе Третий не стал. Прошел вперед, я поплелась за ним.
Загрузились в неприметный, заляпанный грязью внедорожник.
— Так что за яма? — не утерпел-таки военный.
— Издеваешься что ли? — пуще разозлилась в свою очередь я.
А как не разозлиться было? Мало того, что я в прямом смысле слова собралась в последний путь, так еще и была обязана комментировать это, разжевывать элементарную мысль. Почти возненавидела Третьего за то кривляние.
Он помолчал, а через время ответил:
— Ты, не в себе, это понятно: яма, волки, собаки, муж — явное тому свидетельство.
Я кивнула, остыв от злобы к тому времени. Спорить надоело. Было важно упорядочить как-то мысли, вспомнить — все ли сделала в жизни, что хотела. Останется ли после меня что-то значимое, вспомнит хоть кто-то добрым словом через десять, двадцать лет?
Воспитанники, например, когда подрастут, могут припомнить свою смешную, конопатую воспитательницу — у нее постоянно волосы торчали во все стороны, вечно лопались резинки и заколки, не выдерживая напора пшеничной копны. Еще от нее часто сладко пахло — ванилью, шоколадом, отчего дети охотно шли в объятия, и обнюхивали, тыкаясь носами, точно щенята.
Или вот еще Санька — который нашелся в одной из социальных сетей. Помнится, долго переписывались, созванивались, рассказывали друг другу, как жизнь сложилась. Он раздобрел и обзавелся семьей, неплохим бизнесом, но был рад на время вернуться в детские воспоминания, которые от общения навевались полными пригоршнями. Мы жаловались, перебивая друг друга, что хутора не стало вовсе — одни только покосившиеся домишки, и те, через один разрушенные до фундамента. И не возить туда своих чад, не катать их на санках и ледовых горах, потому что не к кому. Давно нет бабы Нади, и Санькиной старушки тоже нет. Что уж там, родителей также схоронили. Печалились, что как-то быстро, беспощадно людей смерть к рукам прибирает. Был человек — дышал, смеялся, планы какие-никакие строил, сына растил, дом строил, и вдруг не стало. В миг один, в единственный взмах ресниц. И сын — младенчик, и дом не достроен, и дерево — не посажено…
У меня же — ни сына, ни дерева — ничего. Ничего не осталось кроме чертовой кружки на столе и бледного следа помады по краю.