Марина выглядела скучной, сонной. Под глазами залегли тени, кожа будто потускнела, хотя, вполне возможно, это был огрех освещения.
— Привет, — улыбнулась я, с трудом разжав онемевшие враз лицевые мышцы.
— Привет, Златка, — кивнула подруга.
Она опустила глаза и уже тогда я всё поняла. Что-то внутри оборвалось, стремительно полетело вниз, а потом разбилось на мелкие осколки. Было ли это «что-то» сердцем, совестью, чувством вины, не знаю.
— Что случилось? — спросила, ощущая, как от лицедейства к горлу подступает горечь.
Маринка подняла глаза, попросила:
— Только не плачь!
А потом сказала, что Вадим умер.
— Инсульт, — развела она руками, а потом обхватила себя на плечи, — лопнул сосуд, смерть произошла почти мгновенно. Он потерял сознание, любовница вызвала скорую, но врачи сделать уже ничего не смогли.
Говоря, Маринка плакала, а я застыла. Моргнуть не смогла, так сухо сделалось в глазах. Пошевелиться, сделать что-то, сказать — была не в силах.
— Перезвоню завтра, — сказала подруга, видя, что я окаменела.
Она отключилась, а я еще некоторое время смотрела на белый экран.
Вздрогнула, когда Третий опустил руки на плечи.
Молчал, а я готова была взорваться от пустоты, которая накатила, затопила все внутренности. Ненавидела себя — в тот момент ярко, как никогда.
— Зачем это было нужно? — потрескавшимися от сухости губами, спросила у Третьего.
— Чтобы сжечь все мосты, — глухо ответил он.
Этот ответ вызвал бурю протеста. Тряхнула зло плечами, сбрасывая его руки, встала.
— Тогда нужно еще убрать Маринку? Бывших коллег по работе? — закричала в лицо, взмахнула руками.
Невозмутимость его дала трещину, на одно мгновение, но я успела увидеть — Третий был раздражен, взволнован.
— Не говори ерунды, — сказал резко, — если ты не понимаешь элементарных вещей, то я не намерен показывать тебе все на пальцах.
— Да пошел ты! — крикнула я в ответ и ушла, напоследок заперевшись в комнате.
Следующие дни проплыли в непроглядном тумане. Я лежала в постели, переживала, как могла, смерть Вадима — плакала и просила прощения, зная, что он никогда не услышит.
Третий не беспокоил меня, только приносил еду, а потом сразу уходил.
На похороны не поехала — знала, что не выдержу. Чувство вины было таким острым, что впору было вскрывать им вены.
Еще через несколько дней Третий принес адреса.
Я сидела на подоконнике, Счастливчик скрутился бубликом под согнутыми в коленях ногами, утешал, как только мог: грел теплым мехом, урчал и щекотал усами.
Третий вошел без стука, давая понять, что безмолвный траур окончен. Посмотрел на меня, на убранную комнату — в последние дни я не знала, куда себя деть, вот и трудилась, а потом протянул согнутый пополам лист.