С тем и въехали в раскрытые ворота.
Словно не замечая угрюмого взгляда сожительницы, Филипп с прибаутками и веселой суетливостью помог Алексею Андреевичу слезть с телеги, появившейся на крыльце Катерине хозяйски крикнул:
– Чо баня-то?
– Готова, дожидаючи…
– А? Как девка? Ягодка!.. – довольно протянул Филипп. – Давай, каторжанин, с нар, из кутузки – да на полок, где жар русский! Катерина! А ну-ка, потряси там бельишко, было где-то на Ляксей Андреича подходящего фасону! Давай, шустрей!
Оборотился на Анну, затворившую ворота.
– Шевелись, Нюра! Спроворь на стол, чем бог послал, попотчуем Ляксей Андреича, натерпелся в казематах, однако!..
2
Намылся, разомлел Бизин. Почесывая грудь, в чистой рубахе и портках, жмурился на ярком, пригревающем не по-осеннему солнышке, присев на выскобленную дожелта приступку крыльца.
Анна, гремя посудою, устраивала в светлых сенцах закуску, глухой Мишка колдовал над начищенным пузатым самоваром, пыхающим дымком. Из горницы в сени вывалился Цупко, водрузил посредь стола бутылку хлебной водки с головкой красного сургуча.
– Ляксей Андреич, заходь сюда, хорош нежиться! – прогудел, высунув лохматую башку в дверь. – Пожалте, ваше благородие, к столу, опрокинем по лафитничку за возвращеньице!
Бизин нехотя поднялся, ощущая себя совсем по-стариковски, кряхтя, зашаркал в сенцы. Мимо, обдав его свежим запахом молока и хлеба, шагнула Анна, с крыльца закричала на гонявшихся с визгом по двору за курами Кешку и Вальку:
– Чо затеяли, негодники! Чур на вас!
В дверях появился Мишка, неся на вытянутых руках фырчащий самовар. Поставил у стенки на табуретку, вопрошающе глянул на Филиппа. Тот кивнул парню, делая пригласительный жест к столу. Мишка заулыбался, обнажив изрядно попорченные зубы, загремел табуреткой, усаживаясь. Катерину видно не было, в бане убиралась.
– Нюра, чево ты там? Давай, заждалися! – позвал Цупко, сворачивая в кулаке сургуч с бутылочного горлышка. Ловко выбил пробку и наклонил бутылку над стопками. Анна села напротив Мишки, по правую руку от Филиппа.
– Но… Со свиданьицем! – Поднял он граненую рюмку, больше смахивающую на стакан, но все равно потерявшуюся в его лапе. – Эх-ма, душа, отступись!
Ткнул рюмкой в рюмку, отчего у Алексея Андреевича немного сплеснулось на столешницу, хекнул и, задрав голову со спутанной седой и неопрятной бородою, вылил водку в черный распяленный рот.
– Ух-ха, пошла, родимая! Чо задержался-то, Андреич! Сплески – богу бурятскому, самбайну, язви его!
Бизин выпил. Водка огненно разлилась в груди, запекло в горле. Поперхнувшись, потянулся за малосольным огурчиком с желтеющей спинкой, захрустел, выдыхая сивушный смрад.