— Так-пан-то этот был сотник, а чорт его хорунжий.
— Ты когда-нибудь видел, как сотник Стеценко гоняет хорунжего?
Ну, и он чёрта так же гонял:
— Ах ты такой, сякой, ах ты!..
Да такими иной раз словами, такими…
А чорт стоит молчит. Ни-ни. Ни слова.
Только глазами моргает.
Может, пан его и в чулан сажал на хлеб да на воду, почем я знаю.
И стал пан бессмертным. Как это вышло, я не знаю, только это точно верно, что хоть тысячу лет простоял бы мир, хоть две тысячи, ты умрешь и я умру, и самые долголетние люди умрут, а он не умрет.
Так и будет жить, — как ворон. Да и то не ворон: ворон триста лет живет, а он до скончания мира…
Теперь про таких колдунов что-то не слышно, а тогда они были.
Говорят, он семь дней и семь ночей просидел в одном погребе и там пил такую особую микстуру — снизу вода, наверху огонь, а посредине кровь…
И оттого будто бы стал он бессмертным.
Вот ты попробуй смешать: кровь, огонь, вода…
Нельзя?!
Ну а он доискался.
И, скажем, у нас с тобой кровь в жилах, а в костях мозг, а у него в костях стала вода и кровь, а в жилах огонь…
И сталь он, значит, все равно, как не человек.
Есть, конечно, всякие люди. Есть и злодеи. Злодей он— злодей, а только и он может раскаяться… А как у пана постоянно в теле и в сердце, и в голове горел огонь, то и пошли у него такия мысли, т.-е. самые что ни есть хуже…
Человеку даже нельзя и додуматься до таких мыслей…
И пусть бы он что делал: скажем сейчас пошел ограбил кого, обманул, в железо заковал или там еще что — нет! Так, поглядеть, с виду самый скромный человек, а он вон какой!
Сейчас сядет в кресло, приставит палец ко лбу и думает.
И как что он подумает, так это уж сейчас и сделалось, как он думал.
Так само собой и сделалось.
Скажем, подумал он про твой хутор, чтоб он загорелся, подумал, подумал; глядишь, — и затлелся, затлелся хутор, сначала солома на сарае, потом еще там, где дальше, больше… Ты с водой, а он все думает да думает, — и хот ты тут что хочешь— так и сгорит хутор.
Или, скажем: я тебе друг, и ты мне друг; сидим вот хот сейчас, поем ли, разговариваем ли — все как следует…
— Кочерга, дескать, приятель!..
А ты мне:
— „Зуй!“
Тихо так, хорошо.
А он сейчас в кресло, палец ко лбу и пошел, и пошел…
И вот хот ты мне точно приятель, а сейчас, и двух слов не сказав, саблю из ножен и — Господи благослови — бац!..
А я за пистолет…
И пошла война.
Ну, и много же он так зла сделал.
И главное — никто не знал, как, почему, отчего, кто тут старается, потому что, говорю тебе, ничего он такого не делал, а только бывало сидит себе в кресле да думает.
Ну, и как все-таки был он пан, то панов не трогал; а зато бедным людям так плохо, так плохо приходилось, что и сказать нельзя.