Русский направил ему в подбородок апперкот, который мог бы переломить пополам дерево. Удар раздробил Симону остатки челюсти, его голова дернулась назад, и все было кончено. Он падал на землю уже без сознания.
И тогда…
Господи, как же его любили эти дети! Они ринулись вниз, как вода из прорвавшейся плотины. Целая армия не смогла бы их остановить. Пока я сидел в первом ряду, не в силах пошевелиться, они волна за волной стекали на ринг, окружая Симона и не давая русскому шагнуть. Что сделали бы с моим братом – оставили на улице, сгрузили на тележку и отвезли в соседний район, пока не пронюхала полиция? Этого я так и не узнал, потому что дети обступили Симона, как будто от его спасения зависела вся их судьба. Они потащили его на тощих спинах через толпу. Там, пошарив по карманам, скинулись на такси до больницы. Половина из них, судя по виду, неделю не ели, но отдавали крохи от своих скудных сбережений.
Когда я наконец их догнал, Джанни объяснял, кто мы такие и что мы отвезем Симона домой, где будут доктора. А они глазели на нас так, словно мы опустились с неба на огненной колеснице. Все потому, что они услышали одно слово, одно волшебное слово, от которого расступались моря и мертвые воскресали к жизни.
Ватикан!
– Спасите его, – попросил меня один мальчишка. – Не дайте ему умереть.
А другой добавил:
– Отвезите его к il Papa.
К il Papa. К Иоанну Павлу.
Последнее, что я видел, пока такси не уехало в ночь, – детей, которые жались в кучку и глядели Симону вслед. Глядели, как мой брат покидает их улицы. Глядели и молились.
Мой брат совершает добрый христианский поступок, думал я, сидя в одиночестве за тем же столом, за которым он отказался от адвоката. В душе Симон наверняка верил, что делает это во благо другого. Я не знал кого. Я не знал почему.
Но знал, что должен его остановить.
Прежде чем уйти, я наведался к Петросу. Перед сном он смотрел мультики, но сейчас телевизор не работал. Судя по открытой сумочке с туалетными принадлежностями, усыпанной капельками воды, зубы он почистил. И даже включил ночник. Я поцеловал сына в лоб и отодвинул от края кровати. Неужели он вырастет таким же не по-человечески самостоятельным, как его дядя? Неужели однажды он тоже разобьет мне сердце? На листе бумаги, лежавшем рядом с квартирным телефоном Лучо, я написал:
Диего!
Ухожу по поручению Миньятто. Вернусь через час-два. Пожалуйста, позвоните мне на мобильный, если Петрос проснется.
Алекс
Потом я позвонил Лео и попросил прогуляться со мной до сестры Хелены.
Ватиканский холм, на чьих склонах располагался монастырь, ночью совершенно вымирал. Под нами, в Риме, мир усыпали электрические огоньки, но здесь, в садах, темнота была такой густой, что казалась жидкой. Мы с Лео ориентировались по памяти.