Он тяжело дышал. Слова получались невнятными.
– Джорджо сказал, что Симон в тюрьме!
Я поднял глаза. Джорджо уже ушел.
– Это неправда, – сказал я Петросу и крепко его обнял, словно впрыснутый яд можно было вытопить из его души. – Джорджо не знает что говорит.
Но Петрос, плача, прошептал мне на ухо:
– Джорджо говорит, что Симон убийца!
– Он лжет, Петрос, – сказал я. – Ты же знаешь, что это неправда.
Когда мальчики ушли, Мона подошла поближе к нам. Ее лицо искажала мука. Она видела, как Петрос плачет.
Я махнул ей, чтобы уходила, но она уже остановилась. Она все понимала сама.
– Не обращай на Джорджо внимания, – прошептал я Петросу. – Он просто пытался тебя расстроить.
– Хочу увидеть Симона!
Я прижался к нему лбом.
– Мы не можем.
– Почему?
– Ты помнишь, что он сказал, прежде чем уйти? Что ты ему пообещал?
Петрос кивнул, но вид у него все равно был несчастный.
Крепко обнимая его, я представил, как мои министранты возвращаются к себе в спальный корпус, разнося новости. Сколько уже людей в стране знают?!
Мона стояла в сотне футов и все еще смотрела на нас. Мне следовало на нее рассердиться. Ей нельзя находиться здесь; мы вместе приняли это решение. Но я понимал веление души, которое привело ее сюда. Некоторое время мы смотрели друг на друга через плечо Петроса. Она, как видение, парила на вершине холма. Наконец она подняла руку, показывая мне, что уходит.
Я взял Петроса за плечи и предложил пойти выпить апельсиновой фанты. Безопаснее уйти отсюда за стены, чем рисковать, оставаясь здесь. Любой, с кем мы столкнемся, может знать про Симона.
Но Петрос сказал:
– У prozio есть апельсиновая фанта. Я хочу обратно во дворец.
В апартаменты Лучо. В его возрасте этого места я боялся больше всего на свете.
– Ты уверен? Никуда больше не хочешь?
Он покачал головой.
– Хочу играть в карты с Диего.
Он обнял меня обеими руками за ноги и крепко прижался.
– Хорошо. Туда и пойдем.
Он достал из-под куста футбольный мяч, чтобы отнести его домой. Как и на всех игрушках, Петрос крупно написал на нем свое имя, боясь потерять. Он не представлял, в каком я смятении. Все в моей жизни перевернулось. Мона так близко, а Симон так далеко.
– Пошли, – сказал я и показал на дворец Лучо, стоящий на холме. – Давай наперегонки!
Чудеса детского восприятия. Едва Петрос погрузился в партию скопы с Диего, Джорджо превратился в смутное воспоминание.
– Babbo, ну правда, где Симон? – всего один раз спросил он, не отрываясь от карт.
– С кем-то разговаривает насчет выставки господина Ногары, – ответил я.
Петрос кивнул, соглашаясь признать это важным делом.