– В Иерусалиме, – продолжал Бахмайер, – еще три патриарха направили письмо императору. После этого был созван Вселенский собор. И в последний раз в нашей общей истории епископы христианского мира говорили в один голос. Для всех грядущих поколений они провозгласили, что христианство – религия искусства, единственная в своем роде! И сейчас я великой радостью попрошу его преосвященство открыть перед нами эти двери и приглашу всех вас последовать за ним. Ибо за этими дверями вы увидите то, что сделало возможным наше единство и пример нашего Господа.
Бахмайер еще говорил, а Новак уже вышел вперед и дал знак рукой. Швейцарские гвардейцы у дверей расступились. Словно по волшебству, Сикстинская капелла открылась.
По толпе пробежала дрожь. Потому что за этим порогом Ватиканские музеи заканчивались. Начиналась папская часовня. И потолок ее украшало непревзойденное произведение искусства.
Тем не менее, пока мы вереницей входили внутрь, ни одни глаза не смотрели наверх. У меня забилось сердце и кровь застучала в ушах, потому что внутри капеллы Микеланджело я был не один. Рядом с алтарем стояло высокое золоченое кресло. И в нем одиноко сидела маленькая сгорбленная фигурка папы Иоанна Павла.
Внезапно нас обступили швейцарские гвардейцы, они отыскивали православных епископов и выводили их вперед. Епископы не выказывали ни удивления, ни недоумения, словно знали, зачем это делается.
У дверей случился затор, когда сотня сутан и смокингов попыталась протолкнуться и заглянуть внутрь и еще сотня намертво встала в дверном проходе. Гвардейцы рассадили кого возможно по красным креслам, расставленным перед алтарем, у которого сидел Иоанн Павел. Воздух уже становился жарким и спертым. Повсюду вокруг меня кардиналы и другие высокие гости пытались понять, что происходит. Благородного вида дамы обмахивались газетами и вытягивали элегантные шеи.
Но сидевший перед нами Иоанн Павел не пошевелился. Меня встревожило, что он выглядит еще более одряхлевшим и измученным болезнью, чем раньше. На плотной маске его лица застыла вечная хмурая гримаса. Годы болезни сделали бесформенным его исстрадавшееся тело, широкое, плоское, сгорбленное. Белые крылья его дзимарры нескладно свисали с плеч, как будто скатерть накинули на пень. Папа бессильно си дел в специальном кресле, сконструированном так, чтобы он случайно не соскользнул. Это кресло повсюду носил за ним его помощник. Из-за кресла слышался низкий металлический гул – работал мотор. Все взгляды устремились на трон. Все ждали.
Но начал двигаться не папа, а что-то позади его святейшества: стеклянная рама за алтарем, установленная на стальных рельсах. Она медленно поднималась, пока не повисла в двадцати футах над головой Иоанна Павла, почти перекрыв исполинского Христа на «Страшном суде» Микеланджело.