Соколиный рубеж (Самсонов) - страница 453

– Неблагодарный труд – втолковать амебе, что не она является вершиной Божьего творения.

– Ну да, страшнее смерть духовная, – с беспредельным презрением бросил ублюдок. – А вы знаете, это интересная мысль, про амебу. Помню, как ваш Зворыгин заявил мне, что высшая форма человеческой жизни – они, то есть русские, а вот нас-то и надобно уничтожать, как зверей, грызунов, ядовитых рептилий… Опять вы меня отвлекли. Итак, через год-полтора все кончится уничтожением Германии как мирового гиганта – ну и во что тогда вы будете играть? Допустим, вы как превосходный летчик уцелеете, допустим, что все наши жалкие потуги привлечь дочь демянского графа к суду окажутся пшиком, ведь вам, национальному герою, покровительствует фюрер, – подергал он зазубренный крючок в моей кровоточащей требухе. – И что же, вы уйдете на покой, приобретете милый домик где-нибудь в Провансе, заведете детишек с вашей редкоземельной красавицей и, как жук-скарабей, поползете к стариковском пледу и рисовой кашке в беззубые челюсти? Засядете за мемуары о Зворыгине? Вы этого хотите? В тридцать лет? Дожить половину отпущенной жизни отбросом, шевелящейся падалью? Вы, кстати, не мечтали в детстве о карьере знаменитого шпиона? Только не надо думать, милый друг, что вы нам жизненно необходимы. Скажу вам больше, граф: решение о нашей, скажем так, эвакуации было принято там, в Вашингтоне и Лондоне, задолго до начала возвышения Германии, в январе тридцать первого года. Ну, все то золото на миллионы долларов – с каждой банки «Циклона», снаряда, гвоздя – кто его получал? Полагаете, Майбах, Мессершмитт, Юнкерс, Порше и прочие? Эти тоже, конечно. Но кто инвестировал? Кому было нужно, чтоб протоплазма русских поглощала миллионы тонн металла в сутки? Вы думаете, почему эти ребята открыли свой фронт лишь теперь? Инвесторы, мой друг, инвесторы, сидящие в Нью-Йорке, Бостоне и Лондоне. Не знаю, как сердца у них, а брюхо точно кровью обливается, когда их самолеты бомбят их же шахты и заводы в Германии. Да и это всего лишь метафора, суть же в том, что без наших военных заводов не нужны были б те, что без «юнкерсов» и «мессершмиттов» никто бы не потратил ни доллара на строительство всех этих страшных «москито» и «фестунгов». Вы хотите спросить: а зачем же тогда вы вообще нам нужны? Как лицо, дорогой мой, как образ. Ведь грядет время образов. Голливудских красавцев, вечно юных богов. Это раньше наш мир можно было изменить проповедованием – свинцом скорее типографским, чем ружейным, как сказал Лихтенберг, а теперь наступает великая эра пустот, оболочек, соблазнительных имиджей. Никто, ни Кант, ни Томас Манн, ни Достоевский, ни Толстой не объяснят возможность этих лагерей, ни в одном «Апокалипсисе» вам не найти того, что стало явью в Ленинграде. Слова уже не значат ничего. Мы достигли своей главной цели, мой друг, – обессмыслили слово, отключили присущую только нам, человекам, сигнальную систему, которая и делала двуногих отличными от вирусов, животных и прочих форм жизни. Говоря патетически, свет путеводного и движущего слова в мировой истории погас. Мы уже не способны говорить патетически, не способны – никак. А имидж ничего не объясняет, он только притягивает или отталкивает. Ведь Сатана не разговаривал с Христом там, на горе, он не пел, а показывал этому человеку все царства земли. Одноклеточные американцы, эти лавочники и отбросы Европы, лепят образы на сигареты и жвачку, их красотки в бюстье продают похотливым приматам говяжьи стейки и банки с фасолевым супом, а мы вплавим ваше лицо в пустоту, в сущность нашего дела, в абсолютную смерть. Мы покажем всему миру – вас. Сначала в правящих домах, где Бернадоты и Гримальди пожмут вам руку как достойному и равному, а потом – новым мальчикам, новой воинственной поросли. Побежденным германцам, фанатичным арабам, голодающим черным – не важно кому. Ведь молодость – это агрессия, Борх, это огромная потребность самоутверждения. Все мальчишки играют в войну, вы же знаете – по себе самому и по вашему бедному Эриху. О, мы пустим легенду лучше, чем у евреев. Мы покажем им вас – в черной коже, в сапогах и перчатках, в мундире, прекрасного и гордого, как бог, во всем вашем породистом великолепии, смертоносном изяществе и совершенстве. Ну не меня же им показывать: я – урод, а вернее, безлик, я что-то вроде серой оберточной бумаги для этой колбасы, а вы лишь взглянете на них своей ледяной синевой – и они будут ваши… и наши. Не сущность, а форма, мой друг. Не важно, что мы совершили, важно лишь то, как мы при этом выглядели. Все, все увидят и поверят, что немцы Рейха были вот такими непогрешимыми красавцами, как вы. Убивать красотой – ваша формула? Ну, стало быть, мы очищали землю от уродов. Мы потерпели поражение, конечно, но это варвары, отребье, оборванцы подавили вершинную цивилизацию справедливой самой по себе красоты. Ну так что вы мне скажете?