Повернув от дороги к подлеску, Свинцов с неправдивой бесшумностью вторгся в дубовую рощу, которая выдавалась к дороге мыском, и, опять опустившись на брюхо, поползли между голых дубовых корней, присыпанных узорчатой скоробленною ржавчиной. Листья эти гремели под руками Зворыгина, как консервная жесть. Ни лязга, ни стука подбитых гвоздями немецких сапог, ни далекого гневного паровозного пыханья… И пристыли к земле, услыхав перелив обслюнявленной кем-то гармоники. Сразу следом – паскудный гортанный, хохотком пересыпанный оклик «Хей, Вилли!», прозвучавший, казалось, над тихой водой и в железных костях протяженного мостового туннеля. И еще не простыл долетевший до них по мосту отголосок, как вдруг на расстоянии звериного прыжка и даже будто человечьего размаха что-то хрустнуло – и, на звук повернув опаленную стужей башку, Григорий увидел зрачок автомата с обручальным кольцом черной мушки, вороненый немецкий, многократно им виданный в лагере ствол, торчащий из кустов багряного боярышника в трех вершках от земли. Переполненный кровью зворыгинский череп разлетелся в куски и собрался в былое невредимое целое – словно кто прокрутил киноленту телесной, кровяной его жизни обратно. Ни крика, ни выстрела не было, и с охлестнувшей его радостью Зворыгин осознал, что только автомат в тех пламенеющих кустах – немецкий.
Беззвучно ворохнувшись, Свинцов начал медленно переваливаться на бок, обращая лицо и ладони к состоящим из бражного запаха палой листвы невидимкам, говоря им: свои мы, свои! Да и что говорить? Кем еще могли быть трое выползней из преисподней, в лешачьем облике своем настолько страшных, что те связисты над оврагом при виде их окоченели, дав себя перерезать и передавить. И кусты, из которых глядел автомат, шевельнулись, раздвинулись, и Зворыгин увидел землистое, отверделое от напряжения лицо. С приплюснутым широконоздрым носом и свинцовыми дробинами раскосо прорезанных глаз. Нестерпимо, немыслимо русское, полутатарское-полурязанское лицо. Человек смотрел в них, показалось, с убивающей ненавистью: из-за них у него все сломалось, и придется теперь начинать все сначала. Коротким движением руки показал: обходите нас сзади – и в лес.
Поползли, по дуге огибая разведенные циркулем ноги в сапогах и десантных ботинках. Один из лежащих немедля повернулся на брюхе и погреб вслед ними, чуть ли не упираясь головою в подошвы немецких ботинок Зворыгина – видать, для того, чтобы сразу ухватить его за ногу и рвануть на себя, вздумай он раньше времени вскинуться и побежать. Так они проползли метров триста, слыша каждый, наверное, только себя самого. Дальше был непролазный чапыжник, и Свинцов, вздернув руку, показал, что встает.