– Куда же вы, герр оберст? Без меня?
Мой кубанский спаситель возник ниоткуда, с одеяльным узлом за спиной. Каменистая морда с выдающейся челюстью и выпирающими дугами надбровий была непроницаемо спокойна и скучна. Голубовато-серая пилотка сидела на бритой башке, как приклеенная. Только бисерный пот говорил о том, как он побегал. В узле, который он без спроса опустил на заднее сиденье, глухо звякнули плотно набитые чем-то жестянки.
– Опять ты натаскал каштанов из огня? Позволь полюбопытствовать, скотина, до каких пор я буду предоставлять свою машину для перевозки наворованного?
– Да ладно вам, герр оберст. Хозяину оно уже без надобности.
– Откуда на этот раз? Из ближайшей квартиры? Часовой мастерской? А может быть, из ювелирной лавки? – Когда он успел, я давно уж не спрашивал.
– Да у вас прямо нюх – угадали. – Голос Фолькмана как бы подтаял от нежности. – Я сперва на машину наткнулся. Сразу рылом под тент, там консервы, то-се, а потом головой покрутил – мать моя, пресвятая Мария!
– Ты воруешь на острове, скот. В горящем бардаке во время наводнения. Ты это понимаешь?
– Так самое время, хозяин. Вы, может, тоже кой-чего не понимаете? Я вот вашею милостью жив и калекой не стал, а что дальше? Когда русские нас разнесут подчистую? Чем мне жить? Да и кто мне даст жить? Если мы их в огонь, в печи, в ямы… Любимовку помните? То-то вот и оно. Пожалеют нас русские? Перебьют-то, конечно, не всех, но загонят в товарный вагон, точно скот, – и в Россию. Или здесь будем в рабстве, кирку тебе в руки, кельму там или гаечный ключ – и давай отрабатывай перед ними свой долг, пока кишки из жопы не полезут. А все эти лобастые мозгляки и пижончики переоденутся в гражданское в своих укромных бункерах и вылезут оттуда на поверхность с чистенькими ручками, с новым паспортом, именем, всем, чего нам, рядовому отребью, ни в жизнь не добыть. И будут поливать цветочки на балкончиках, торговать всякой галантереей и в нас пальцем тыкать: вот кто жег, вот кто вешал, вот кто русских детей убивал. Это как, справедливо? А насчет того, что мы теперь как на острове, это вы очень верно заметить изволили. Вы-то сами – не знаю, а мы, солдатня, – как в задраенном трюме. Просто он еще слишком большой. Я про то и толкую, герр оберст, а вернее, над этим работаю. Надо делать аборт. – Посмотрел на меня из пещерных орбит, как тогда, на Кубани, когда он гнал меня по оврагам, утаскивая из-под гнета воздушной плиты, тошнотворного минного воя и свиста.
Я не вытерпел и показал ему зубы, беззвучно рассмеявшись над совершенной одинаковостью наших устремлений – «благородного рыцаря» с «развитым самосознанием» и челюстатого примата, ворующего снедь и золотые побрякушки у разбежавшихся хозяев и ощерившихся, еще парных от крови мертвецов.